— Хорошо, Августонька, хорошо, мой милый, только я все равно боюсь…

Он не стал слушать ее рассуждений, крепче сжал хрупкие плечи и сразу почувствовал, как напряглось и приготовилось его тело. Словно паровоз к первому толчку, прежде чем колеса, скрипнув, сольются, двинувшись вперед, с рельсами. (Прости, читатель, наверно, не лучшая метафора, но другой в такую ответственную минуту не нашел. Спешу…) Ирина невольно выгнулась, и он ощутил, как его наконечник уперся прямо в ее мягкие розовые губки. Уже не прибегая к помощи руки для попадания, он решительно вставил головку внутрь и резко толкнул ее. Визг и вой слились воедино и были ответом ему на попытку войти глубже. Она резко выгнулась, приподняв колени, прижав ими его ребра, и ее ягодицы утонули в перине, осев туда.

— Август, ты обещал, ты обещал…

— Я еще ничего не сделал, это только подготовительный период.

— Отчего же так больно!.. Я не представляла, что это так. Что это…

Откуда ей представлять, подумал Август, что́ это показывают в кино?!

— Хорошо, я буду нежней. Верни свои бедра ко мне, — сказал он.

Она послушалась, и ее губки на удивление точно и четко прижались к его головке. Ее лобок прижался к его лобку. Ее бедра были по-прежнему раздвинуты. Август задрожал от возбуждения и предвкушения. Он безумно хотел ее.

Опустив правую руку вниз и взявшись за своего вечного спутника, он стал водить им по ее губкам в промежности. Пока не почувствовал, как она возбуждается и конвульсивно сжатые ноги слабеют. Он придвинулся еще чуть ближе. До такой близости, что головка и ее губы практически слились во влажном поцелуе. И когда Август почувствовал, что она расслабилась, он, резко сжав, придавил ее плечи, чтобы она не вырвалась и не сорвалась, — и со всей силы сделал выпад своим клинком внутрь. И среди охватившего секундного блаженства почувствовал, что ворвался наполовину. Он хотел прорваться и втолкнуть дальше — в это потрясающее, узкое, обволакивающее необыкновенной истомой отверстие, ведь в самой глубине и было блаженство. Как она, дико взвыв, невероятно закрутилась, пытаясь выбросить раскаленный клинок из влагалища. Резко дернув колени вверх, она утопила попу в перине, ускользнув: вырвалась из-под него и, вскочив, отбежала голая к холодильнику.

— Август, это невозможно. Это не просто дикая, а дичайшая боль.

— Ты преувеличиваешь…

— Нет! Как будто сотни раскаленных шомполов вонзаются мне в… внутрь.

Август встал с постели и увидел ее дрожащую, совершенно голую, красивую, нежнокожую, стоящую у холодильника. Правая рука была изящно заведена назад и ее крестец опирался на ладонь, не касаясь прохладного металла. Левая рука была оборонительно выброшена навстречу.

— Тебе действительно так больно, — спросил он с заботой, — или ты чуть-чуть преувеличиваешь?

— Безумно больно.

— Хорошо, ляг. Я тебя только поцелую.

— Ты мне правду говоришь?

— Нет. Я хочу тебя!

— Августик, а мы должны это обязательно сделать сегодня?

— Да, если ты перестанешь убирать свою попу, сгибая колени, в перину.

— Но почему именно сегодня? — каждый о своем.

— Потому что так надо. Я хочу, чтобы у нас все было, как…

— У мужчины и женщины. Головой я это понимаю, но телом…

— Видишь, какая ты умненькая.

— Неужели всем женщинам так же больно?!

— Не всем и не так. У всех по-разному. Но минуту-две больно. И представляешь, абсолютно все проходят через это! Ни одна не миновала.

— Откуда ты знаешь? У тебя было много девушек, да?

— Одна, до тебя.

— Ты неправду говоришь, ты шутишь! — Ирина немного успокоилась и опустила левую руку.

— Иди ляг, ты замерзнешь на голом полу.

— Если я лягу, ты обещаешь, что…

— Я обещаю, что ничего не буду делать, пока ты не махнешь рукой. Или ногой!

Она рассмеялась:

— У тебя хорошее чувство юмора! Потому что тебе не больно…

— Пожалуйста, сделай мне так же. Я лягу под тебя.

Она рассмеялась еще пуще. Но его протянутую руку брать не спешила.

— Ир, ну это глупо, ехать за тридевять земель, чтобы стоять с голой попой у холодильника. Ты же говорила, как тебе нравятся мои губы, язык, поцелуи…

— И он! Но ни тогда, когда ты вонзаешь его в меня, то есть в нее…

— Тебе показалось, я лишь едва попробовал. Иди, ложись, будешь держаться за него рукой, и мы все будем делать вместе, только с твоего согласия.

— Я согласна!

— Ты даже сама будешь направлять его…

— Только не внутрь.

— Конечно, наружу! Там самое приятное и находится.

— А ты думаешь, внутри? Мне гораздо приятней и спокойней, когда он снаружи!

— Ты ляжешь или нет? Или мы так и будем вести философские разговоры стоя?!

Она дала Августу обнять себя, поцеловать нежно в шею и подвести к кровати.

— Только!.. — подняла она палец.

— Только-только! — улыбнулся Флан.

Итак, оставался третий рубеж, все остальные были пройдены, — лоно красавицы. Тело женщины нужно завоевывать рубежами. Но спутник Августа вдруг неожиданно ослаб, опустился и пригорюнился.

— Что с ним?! — воскликнула удивленно Ира. — Я его никогда таким не видела.

— Он сильно обиделся, что ты не хочешь его. И по-своему реагирует.

— Я очень его хочу. Но только не боли, связанной с этой процедурой.

— Это лишь первые несколько минут, — увещевал Август. — А потом…

— Потом я умру и не перенесу этого.

— Поверь мне, от этого еще никто не умирал! Никогда! Даже в эпоху Возрождения.

— А при чем здесь эпоха Возрождения?

— Так, к слову пришлась.