что из-за ограниченности во времени и ее половой структуры… дальше они никуда на этом диване не продвинутся. А двигаться надо было, и очень срочно, он сильно хотел ее.

Взяв ключи от пустой квартиры у дворового друга, в воскресенье Август галантно пригласил ее на прогулку. Жилище находилось у черта на куличках, и почти целый час они тряслись автобусом, переглядываясь ласково и нежно. Пассажиры оборачивали головы на юную пару. Август, конечно, понимал, что оборачиваются на нее, и ему было приятно. У него всегда были девочки, на которых оборачивалась вся улица. И весь город.

С трудом разобравшись с ключами, на что ушло драгоценных десять минут, Август открыл дверь. Это была однокомнатная квартира, где, он надеялся, Ирине предстояло потерять девственность, — с маленькой кухней, а невключенный холодильник почему-то обитал у входа в комнату. Посредине жилья стояла лишь одна большая кровать с высокой периной на ней. Август не знал и не представлял, насколько перины могут быть катастрофически неудобны и провальны для дефлорации девушки и прорыва девственной плевы. Но в течение следующего часа ему предстояло это узнать, и с лихвой.

Женское строение тела всегда представлялось Августу рубежами, в котором:

1‑й рубеж — голова и лицо,

2‑й — грудь, ребра, живот,

3‑й — лоно, междуножье, бедра и ноги.

Рубежи, которые надо было завоевывать — языком, поцелуями и руками.

Он начал с ее кофточки и юбки, которые она легко сняла. Оба знали, зачем они сюда приехали. И он ожидал от нее только согласия и помощи.

Она осталась в тоненьком лифчике и трусиках. У нее была на редкость красивая, вызывающая неодолимое желание целовать ее, грудь. Лифчик Ира дала снять ему без сопротивления и, обняв, прижалась сосками к его рубашке. Август обнял ее хрупкие плечи, поцеловал шею, ключицу, провел руками по спине, пальцами по позвоночнику (она поежилась от возбуждения) и взялся за треугольник ее трусиков с двух сторон. Он хотел положить Ирину на кровать абсолютно голую. Чтобы не делать акробатические этюды в постели потом.

— Августик, подожди, что ты хочешь делать? — выдохнула она.

— Чтобы мы целовали везде друг друга и нам ничего не мешало.

— А еще? — вздохнула она.

— Ты все увидишь. И главное — почувствуешь.

— Я хотела бы знать сейчас. Пожалуйста.

— Это что — торг? Или выученное в школе «динамо»?

— Я бы никогда не стала делать этого с тобой. Ты мне слишком нравишься.

— Ира, ты уже взрослая девочка. Должна была бы учиться на первом курсе института…

— Но я еще не учусь!.. — воскликнула она.

— А это имеет какое-то отношение к физической близости?

— Никакого. Я просто немножечко боюсь. Это первый раз, чтобы я была голая, наедине с парнем, в квартире. Куда никто не может прийти.

— Какой ужас!.. Правда, мы уже были — голые — в моей квартире.

— Пообещай мне, если я сниму трусики, а я люблю делать все, как ты говоришь… Что ты ничего не станешь предпринимать, пока я не скажу «да».

— Хорошо, обещаю. — Ее наивность очаровывала, и это в девятнадцать лет!

Она поцеловала его в шею, а Август всосал спелые вишни ее губ в глубь рта. Пальцы потянули трусики вниз, и они спустились к ее коленям. Он мельком взглянул на ее лобок и остался всем доволен. Обычно они занимались ласками при задернутых шторах. Так что голое тело ее он полностью и целиком никогда не видел.

Август потянул ее за руку к кровати. Она, едва не споткнувшись, переступила через упавшие на пол трусики. Теперь Ирина сидела голой на перине. Он физически чувствовал, как ее обнаженные срамные губки (хотя, великий Даль, почему «срамные»? Если они — вход в божественный услаждающий тоннель!), сверху придавленные, касались и вдавливались в свежую белую простыню, которую он привез с собой в пакете. Одеяла не имелось, но все равно было тепло и даже жарко. Август быстро разделся, оставив только расстегнутую рубашку. Ему было неловко, что при дневном свете дама увидит его восставшее возбужденное естество. Размер которого во время эрекции впечатлял.

— Ляг, пожалуйста.

Она послушно опустилась, и он прикоснулся к ее груди.

— Почему ты не снял рубашку, она помнется… Не стесняйся, мне все в тебе нравится. И особенно… то, что ты под ней скрываешь…

Август этого не знал. Это было откровение! Он присел на край кровати и сбросил на высокую спинку рубашку. Повернувшись, он увидел ее абсолютно обнаженную посередине большой кровати. Поле боя было готово. «Всадница лежала навзничь». Он дал взгляду насладиться этим зрелищем. Она стыдливо опустила руки на лобок и закрыла глаза. Август лег рядом.

Уже достаточно перевозбужденный, он легким галопом коснулся ее губ, шеи, груди, сосков, ребер и стал покрывать поцелуями живот. Вход в рай находился прямо под его подбородком, и он, стараясь сдерживаться, уже предвкушал, как войдет в «райскую кущу». Как все раздвинется, обовьется, надорвется, дрогнет под напором, пропустит, сомкнется, сожмет, завертится, заизвивается, — может, она закричит, дернется, выгнется, опустится, заскользит. И произойдет слияние двух лав, — после того как из него извергнется вулкан.

Волоски ее лобка уже щекотали его ноздри. Он, слегка прикусывая выступ, опустился к устью. Лизнул верхушку ее наружных губок, она была лишь полувлажной, и головой развел бедра. Теперь она лежала, раздвинув ноги. Его губы и язык уже целовали и ласкали упруго-мягкие, нежные внутренние части ее бедер. Она стала быстро влажнеть. Август почувствовал — момент настал. Он еще сильней раздвинул ее ноги (чтобы она потом не могла их сомкнуть), а его губы оказались около ее рта. Они поцеловали друг друга, и он подвел свой гарпун к ее нижним губкам. Теперь ему нужно было протаранить, прорвать, надорвать и пробить заветные ворота. Ломом. Она лежала распластанная, кажется, не представляя или совершенно не ожидая, что сейчас будет.

Он зашептал, целуя ее ушную раковину:

— Не бойся, тебе будет чуть-чуть больно. Но это как укус пчелы, как укол, раз — и все! Только