«Настоящий космос структурированной энергии, включающий и то, что мы зовем материей, обладает очертаниями и характером, которые не способен постичь человеческий мозг, и чем больше мы узнаем о космосе, тем отчетливее воспринимаем данное обстоятельство. Сказать можно лишь одно: в космосе нет никакого основного принципа, подобного физическому мозгу земных млекопитающих, поэтому невозможно обоснованно приписать ему такое чисто земное и биологическое явление, как наличие осознанной цели. Даже с учетом наиболее радикальных концепций релятивизма мы составляем столь незначительную и мимолетную часть космоса (независимо от того, является ли все пространство бесконечным или искривленным, а межгалактические расстояния постоянными или переменными, нам известно, что в пределах нашей звездной системы никакое релятивистское обстоятельство не отменит приблизительные знакомые нам масштабы. Относительное место, которое наша Солнечная система занимает среди звезд, является такой же непосредственной реальностью, как и относительное положение Провиденса, Нью-Йорка и Чикаго), что все представления об особых отношениях, именах и судьбах, выраженных в человеческом поведении, – это не что иное, как остатки мифов»7.

Данный отрывок показывает, как тесно Лавкрафт связывает отрицание телеологии с идеей незначительности человека: одно и впрямь влечет за собой другое. Если люди ничтожны, тогда некой космической силе (божественной или какой-либо иной) нет смысла вести Вселенную в заданном направлении ради блага человечества. Напротив, явное отсутствие осознанной цели во всей Вселенной является очередным и, пожалуй, самым важным признаком банальности и бренности человеческого рода.

Лавкрафт не переставал обращать особое внимание на третий пункт (отрицание духа):

«Истина заключается в том, что открытие тождества материи и энергии – и, следовательно, отсутствия существенных отличий материи от пустого пространства – наносит последний удар по примитивному и несостоятельному мифу о существовании „духа“. Ведь именно материя на самом деле представляет из себя то, что всегда считалось „духом“. Таким образом доказано, что блуждающая энергия всегда обладает различимой формой – и если она не принимает форму волны или потока электронов, то становится собственно материей, а отсутствие материи или любой иной различимой формы энергии указывает не на присутствие духа, а на отсутствие чего бы то ни было»8.

Только прочитав это письмо целиком, можно оценить, каким поразительным образом Лавкрафт согласовал теорию Эйнштейна и материализм. Не сомневаюсь, что бо́льшую часть информации он взял из современной ему литературы по данному вопросу – возможно, даже из статей в газетах и журналах, однако решительный тон послания доказывает, что Лавкрафт самостоятельно свел все эти принципы воедино.

Труднее далась ему квантовая теория, оказавшая влияние на первый принцип Эллиота. Согласно квантовой теории, которой примерно в тот период заинтересовался Лавкрафт, некоторые субатомные частицы по своей природе обладают случайным действием, поэтому для определенной реакции можно установить только статистические средние значения. Насколько мне известно, Лавкрафт лишь однажды всерьез затрагивал тему квантовой теории в своей переписке, а именно в письме к Лонгу конца 1930 года: «На данный момент большинство физиков понимают квантовую теорию не в том смысле, что существует какая-либо вселенская неопределенность касательно того, каким путем (из нескольких вариантов) пойдет данная реакция. Для них эта теория означает, что в некоторых случаях ни один возможный канал информации не способен передать людям, каков будет ход реакции и каким образом получилось добиться конкретного результата»9. Из этого высказывания становится ясно, что Лавкрафт просто повторяет утверждения специалистов. Более того, после приведенного выше отрывка он добавляет: «Это очень плодотворная тема для обсуждения, и, если необходимо, я готов процитировать соответствующие статьи по данному вопросу». Лавкрафт пытается доказать, что «неопределенность» квантовой теории не онтологическая, а эпистемологическая, что к неопределенности в предсказании поведения субатомных частиц приводит только наша неспособность (причем неспособность врожденная, а не просто какой-то недостаток в чувственном восприятии или способности к рассуждению). Даже такое признание, полагаю, далось Лавкрафту нелегко, ведь оно подрывало теоретическую возможность (в которую верили почти все ученые и философы-позитивисты девятнадцатого века) того, что однажды человеческий разум при наличии достаточного количества фактов сумеет полноценно предсказывать ход развития Природы. И все-таки этот вывод ошибочен, хотя Эйнштейн и соглашался с ним в своем знаменитом изречении «Бог не играет в кости со Вселенной». Бертран Рассел заявлял, что «отсутствие абсолютного детерминизма не связано с несовершенством теории, а является подлинной характеристикой незначительных событий»10, хотя далее он говорит, что атомные и молекулярные реакции все еще во многом детерминистские.

Тем не менее в конце двадцатых и начале тридцатых годов признали, что квантовая теория нарушает первый материалистический принцип Эллиота – единство законов – так же, как теория относительности нарушала или как минимум ставила под сомнение второй и третий принципы. Теперь мы знаем – насколько вообще способны узнать последствия квантовой теории, – что само по себе единство законов является ограниченным принципом и, возможно, даже не обладает каким-либо философским значением. Совершенно не ясно, что связывает квантовую теорию и, допустим, вероятность существования свободы воли, и пока что нет причин рассматривать макрокосмические явления в рамках воздействия квантовой теории.

Наиболее вдохновенные отрывки из писем Лавкрафта за тот период относятся к решительному отстаиванию атеизма перед коллегами (особенно перед Фрэнком Лонгом), считавшими, что «неопределенность», выявленная современной астрофизикой, открывает дорогу традиционным религиозным убеждениям. Лавкрафт прекрасно понимал, что живет в эпоху как социальных, так и интеллектуальных волнений, однако к мыслителям, которые пользовались теорией относительности и квантовой теорией для возрождения былых верований, он относился исключительно с презрением:

«Хотя новые научные открытия в действительности никак не связаны с идеей космического мышления и телеологии, целая толпа отчаявшихся и напуганных модернистов охвачена сомнением во всех позитивных знаниях и в связи с этим приходит к выводу: раз уж ни в чем нет истины, значит, истина может заключаться в чем угодно… на основе чего можно изобретать или возрождать любую систему убеждений, навязанную прихотью, ностальгией или отчаянием, и бросать всем вызов – попробуйте докажите, что это не истина с „эмоциональной“ точки зрения, что бы ни имелось в виду под этим словом. Этот нездоровый декадентский неомистицизм, идущий вразрез не только с механистическим материализмом, но и с чистой наукой, раскрывающей все тайны человеческих чувств и переживаний и принижающей их важность, станет господствующим убеждением среди эстетов середины двадцатого века… Малыш Белнэп уже готов на него купиться»11.

Далее Лавкрафт приводит «планы побега», придуманные разными мыслителями: «[Ральф Адамс] Крэм благоволит Средневековью и башне из слоновой кости, [Джозеф Вуд] Кратч предпочитает зловеще стиснутые зубы, [Генри] Адамс – смиренное превосходство раздумий, [Джон Кроу] Рэнсом – возвращение к старому духу,