– Ждите своей очереди. Дети сейчас на обеде. До трех к ним никого не пустят.

С протекающего потолка на стол капнула вода, и на зеленом бюваре растеклось похожее на амебу пятно.

– Простите, мадам, – вмешалась я, – я ищу девочку.

Директриса изучала список в своем планшете.

– Заполните анкету.

Я подалась вперед:

– У меня особый случай.

– Вы на сегодня пятый особый случай.

– Меня зовут Кэролайн Ферридэй. Я работала с мадам Бертильон. Присылала посылки для сирот. Из консульства Франции в Нью-Йорке.

Директриса посмотрела на меня и слегка склонила голову набок.

– Так это вы? Детям очень нравилась одежда. Великолепно сшита.

– Я еще и «Овалтайн» присылала. – Я показала на пустую коробку в углу.

– Спасибо, мадемуазель, но мы продали этот напиток за гроши. Дети сказали, что он похож на птичий помет, и отказались его пить. Мисс Ферридэй, нам нужны деньги, а не «Овалтайн».

Я взяла со стола жестяную банку с увядшими тюльпанами, выкинула цветы в ведро для бумаг и поставила банку на бювар, в то место, куда капало с потолка.

– Мадам, я понимаю, у вас очень много работы, но я ищу ребенка.

Она подняла на меня глаза:

– Своего?

– Нет, родителей депортировали нацисты, сейчас они только-только восстановили здоровье.

– Мне жаль, но детей могут забирать родители или близкие родственники. Требуются два документа, удостоверяющих личность.

– Я всего лишь пытаюсь установить местонахождение девочки. А заберут ее родители.

– Идемте со мной, – пригласила директриса.

Она прихватила с собой планшет и целую башню из оловянных мисок. Мы поднялись по широкой каменной лестнице. По пути директриса расставляла миски там, где обнаруживала протечки.

– У меня будет возможность познакомиться с мадам Бертильон? – спросила я.

– Я мадам Бертильон.

В это сложно было поверить.

– Вы писали такие милые письма, – пробормотала я.

Директриса устало пожала плечами, а я подумала, что она, возможно, глаз не сомкнула прошлой ночью.

– Некоторые лучше подают себя в письменном виде, – проворчала мадам Бертильон. – Как зовут девочку?

– Не знаю. Все произошло слишком быстро. Мать депортировали прямо в день родов.

– А конкретно?

– Первого апреля сорок первого года. В пасхальное воскресенье.

– Нацисты депортировали людей в Пасху? Удивительно, как эти достойные люди могли пропустить поход в церковь?

– Вы просмотрите свои записи?

– Мадемуазель, это и есть мои записи. – Бертильон продемонстрировала мне свой планшет с толстенной, как телефонный справочник, пачкой потрепанных листов с местами зачеркнутыми строчками и бордовыми олимпийскими кольцами от бургундского. – К нам свозят детей со всей Европы, так что поиски предстоят нелегкие.

Мы вошли в комнату с высоким потолком. Она вся была заставлена кроватями, на каждой в изголовье лежала подушка, а в ногах – сложенное одеяло.

– Как же вы различаете детей? – поинтересовалась я.

– Каждому ребенку присваивается номер. Он пишется на небольшом диске, а тот уже прикалывается на грудь. Часть детей поступила с именами, но многие – без. – Директриса поставила миски на стул. – Во время войны некоторые мамочки, перед тем как подкинуть нам ребенка, прикалывали к пеленкам записку с именем. Но большинство таких записок откалывалось или буквы растекались от сырости и дождя. Некоторые пришивали к одежде ребенка брелок, чтобы потом его можно было опознать. Но дети часто меняются одеждой и даже именами. И к нам по-прежнему подкидывают по несколько безымянных детишек в день.

– Но дети ведь помнят, как их зовут.

– Те, кто постарше, – да. Некоторые после пережитых ужасов вообще не разговаривают. А младенцы, как вы понимаете, не могут запомнить свое имя. Мы их принимаем и называем иногда по месяцу, в который они родились, если малыши помнят этот месяц… У нас тут много Мэй и Джун. Еще называем в честь святых покровителей их месяца рождения, в честь своих друзей, родственников… даже в честь домашних питомцев.

– Не могли бы вы хотя бы просмотреть список детей, которые поступили в тот день? – попросила я.

– Увы, записи велись неаккуратно. Дети откуда только не поступали: из приютов, из пансионов, их находили фермеры в стогах сена. Кого-то приводили взрослые, которых они до этого считали своими родителями.

– Вас, наверное, осаждают потерявшие детей родители.

– Да, но большинство мы не сможем вернуть в семью. Их родители либо умерли, либо не желают их знать.

– Невероятно. Разве можно не признать родного ребенка?

– А вы в этом сомневаетесь? Вы – эксперт в этом вопросе? Более четверти наших детей рождены француженками от немцев. Их называют краутскими. Никто не захочет взять их в семью. Некоторые были рождены в «Лебенсборн» – это гитлеровские дома матери и ребенка. Там чистые в расовом отношении женщины рожали детей от эсэсовцев, не будучи с ними в браке.

– Но такие дома были только в Германии…

– Ошибаетесь, мадемуазель. Они активно функционировали и у нас во Франции. Мы слышали о подобных заведениях в Дании, Бельгии и Голландии. Еще несколько действовало в Норвегии. Теперь рожденные в этих домах дети – изгои. Кто знает, сколько белокурых малюток оторвали от матерей. В одной Польше таких сотни тысяч. Их собирались растить как немцев. Соответственно, никаких данных об их родителях нет.

– Если вы позволите, я избавлю вас от лишних хлопот и сама просмотрю списки.

Мадам Бертильон повернулась ко мне.

– Я вижу, вы привыкли добиваться своего. – Она взяла со стула и всучила мне горку из мисок. Горка доставала мне до подбородка, и я грудью чувствовала, какие они холодные. – Если вы раздадите по одной миске каждой девочке – а они будут стараться взять две, – я просмотрю свои списки. И дам знать, если найду нужную информацию. Но сделаю это не потому, что вы работали в консульстве, а потому, что я на ногах с пяти утра.

– Благодарю вас, мадам. И где мне раздавать миски?

– Разумеется, здесь. – Мадам Бертильон указала рукой на двустворчатые двери.

– А что делать с лишними? – уточнила я, потому как была уверена, что мисок слишком уж много.

– Лишних не будет, – заверила меня директриса и начала изучать свой список.

Я перешагнула порог просторного зала с обшитыми дубовыми панелями стенами, в котором, возможно, когда-то устраивались балы и вечера. Потолок на высоте в сто футов был расписан в стиле тромплей под голубое летнее небо, что очень радовало глаз в пасмурный день. По залу были расставлены длинные узкие обеденные столы. За столами по возрастным категориям – от совсем малышек до подростков – ждали девочки. Они сидели тихо, положив руки на колени, прямо как на картинке. Шесть женщин в белых фартуках стояли рядом с дымящимися баками с горячим супом в ожидании, когда девочкам раздадут миски.