2. Поставить тесто на 10 минут в холодильник, после чего разделить на две равные части. Из одной части раскатать круглый корж и выложить его в форму диаметром 20–25 см. Вторую часть отложить.

3. Разогреть духовку до 180 °C.

4. В кастрюле с толстым дном смешать инжир, чернослив, ½ стакана нарезанного изюма, коричневый сахар, корицу, добавить 1 стакан воды. Варить, помешивая, на среднем огне, пока сахар не растворится и смесь не закипит. Уменьшить огонь, накрыть крышкой и держать на слабом огне 20 минут. Снять крышку и кипятить, постоянно помешивая, еще 3–5 минут, пока большая часть жидкости не испарится и смесь не приобретет консистенцию густого джема. Снять кастрюлю с огня.

5. Пока начинка остывает, тонким слоем высыпать миндаль на противень и обжарить в духовке 7–9 минут, чтобы слегка подрумянился.

6. Вынуть миндаль из духовки и смешать с начинкой из сухофруктов. Добавить мак и оставшиеся полстакана нарезанного изюма. Тщательно перемешать.

7. Выложить начинку на подготовленный ранее корж в форме. Из остального теста раскатать квадрат 25х25 см. Нарезать на полоски шириной 1 см и выложить поверх начинки в виде звезды. Посыпать коричным сахаром по вкусу.

8. Выпекать 30 минут или до тех пор, пока верхние корочки не станут золотисто-коричневыми. Вынуть пирог из духовки и как следует остудить. Можно держать в холодильнике до 5 дней. Подавать холодным или комнатной температуры.

Роза

Вода, в которой плавала Роза, начала приобретать цвета – размытые, приглушенные тона напоминали Розе картины Клода Моне, которые она обожала, когда была девочкой. Там, в мглистой глубине, были водяные лилии и плакучие ивы, а иногда тень от тополя падала на поверхность воды, такую далекую.

В детстве Розе всегда хотелось побывать в местечке Живерни, где Моне жил и где он создавал свои знаменитые полотна. Она была уверена, что это место – самое прекрасное в мире. Но, став старше, она поняла, что сама по себе деревушка выглядела не лучше и не хуже любых других, какие ей довелось повидать. Все дело в том, какой Моне изображал эту деревушку на своих холстах. Однажды они с Жакобом ездили в Аржантей, ближнее предместье Парижа, где Моне тоже некоторое время жил и писал. Роза тогда была сильно разочарована: городок, хотя и живописный, оказался совсем не так прекрасен, как ей представлялось, когда она смотрела на него глазами художника.

Красота, поняла она тогда, зависит исключительно от нашего восприятия. После войны она обнаружила – и это было потрясением, – что не способна более видеть красоты ни в чем. Она сознавала, конечно, что мир не стал менее красивым, но его очертания словно расплывались перед глазами, а свет померк.

Теперь же нежные пастельные цвета, кружась, начали проступать в таинственных глубинах, из которых Роза не могла вырваться, – и она плыла и слушала. Оттуда, издалека, с поверхности этого необъятного и ласкового моря, снова доносились голоса. Она попыталась подняться к поверхности, ей вдруг показалось, что очень важно узнать, кто там разговаривает. Может, в этот раз ей послышалось что-то иное, чем прежде?

Медленно и плавно она поднималась все выше, теплые воды ласкали, а нежные краски вдруг напомнили ей о платье, которое она сшила ко дню тайного бракосочетания. 14 апреля 1942 года, вторник. День, который она не забыла бы никогда. Материю на платье достала ее подруга Жаклин, единственная, знавшая об их с Жакобом плане. Но Жаклин схватили в первую неделю марта за то, что она еврейка и иностранка. Ее арест был предвестником предстоящего кошмара, но Роза пока еще этого не понимала. Тогда, в чудесный день ее свадьбы, она и не думала об этом.

Платье из легкой полупрозрачной ткани было многослойным, и Розе потребовалось больше месяца, чтобы его дошить в темноте – она трудилась в своей комнате по ночам. Когда Элен, ее сестра, спрашивала, что она там делает, Роза прятала платье под одеяло и чем-нибудь отговаривалась. Но при том, что Элен, как казалось Розе, не одобряла Жакоба, посреди чернильной тьмы она, видимо, все же радовалась тому, что хоть одна из них нашла выход из сгущавшейся вокруг них беспросветной тоски.

Роза не хотела надевать на свадьбу белое, хотя, разумеется, она была девственницей. Но белый цвет означает невинность, а в Париже в те дни для невинности уже не осталось места.

Потому она пришла в цветном платье, все оттенки которого напоминали об утренней заре – в то время ее любимом времени суток. Молочно-голубой. Светло-розовый. Кремово-желтый. Бледно-абрикосовый. Приглушенный лавандовый. Слои ткани – казалось, их тысячи – окутывали Розу, невесомые, словно облачка.

– Ты – самое прекрасное, что я видел в своей жизни, – восхищенно сказал Жакоб, когда она вошла в комнату. И по тому, как он смотрел на нее, она знала, что это искренние слова, сказанные от всего сердца. Их глаза встретились, и в его взгляде она прочитала все, что им предстояло: жизнь где-нибудь вдали от Парижа и, конечно, дети, много детей. Они с Жакобом будут смеяться, рассказывать друг другу разные истории и вместе доживут до глубокой старости. Вся жизнь лежала перед ними, бесконечная и счастливая. И Роза позволила себе в нее поверить.

– Я люблю тебя, – прошептала она тогда Жакобу.

И теперь, плавая в глубинах моря, она вдруг поняла, что это совсем не море, а скорее тысячи слоев ее свадебного платья, в баюкающей мягкости которых она утопала. Роза видела цвета, тщательно подобранные и так красиво накладывающиеся один на другой. А потом заметила, что может видеть сквозь них, чуть-чуть, но видит. Они мягко касались ее кожи, совсем как тогда, в апрельский день, столько лет назад.

Медленно плывя сквозь слои ткани, Роза напрягла слух. И вдруг догадалась. Должно быть, она умерла наконец. Удивительно, как до нее не дошло раньше, ведь это же очевидно. Разумеется – а иначе почему она уже довольно давно слышит голос Алена. Это он звал ее домой, показывал путь сквозь странный белесый туман, туда, где ждала вся ее семья. Они, оказывается, не на небесах, а в этом непонятном, слоистом мире. Но что, если в конце концов, это и есть небеса? Откуда ей знать, вдруг облака на ощупь именно таковы? Возможно, это восход солнца. Возможно, в любой миг удивительное море осветится изнутри.

А потом Роза уже совершенно точно поняла: она в самом деле умерла, а небеса настоящие, потому что раздался голос ее любимого, и этот голос звал ее.

– Reviens á moi, – слышался сверху голос Жакоба. – Reviens á moi, mon amour! Вернись ко мне, любовь моя!

Роза хотела отозваться, ответить. Она попробовала крикнуть: «Я иду, Жакоб!» Но звуки застревали в горле.

Но затем она почувствовала, как он берет ее за руку. Она знала безошибочно, что это именно Жакоб – его прикосновение она узнала бы среди тысяч других, она не забыла его, хотя прошло почти семьдесят лет. Его рука была такой же, как всегда: теплой, сильной, родной. Рука любимого, спасшая ее тогда, много лет назад.

Роза понимала, что сейчас он тянет ее к себе, после стольких лет. Видимо, это означало, что она прощена за то, что тогда послала его на смерть. Сердце переполнилось, на глазах – она чувствовала – выступили слезы. Случилось то, на что она смела только надеяться все эти годы.