– Готовила бы коктейли в пляжном баре?

– Готовила бы коктейли просто в баре.

– Кстати, а почему все-таки поздно? Ты так и необъяснила.

– Ты разве не понимаешь?..

Безучастно наблюдать, как этот парень накручивает на палецкольца ее волос, означало бы горько обманывать себя.

Надо остановиться.

– Ты разве не понимаешь? – с горечью, достойнойсигары бриссаго, повторяет Мика.

– Нет.

– Я не уехала, хотя могла бы. И семь лет, и пять, идаже неделю назад. Тогда бы я не встретила тебя. А теперь уезжать поздно.Ничего это не изменит.

– Что значит – «ничего»?

– То, что я буду изводить себя мыслями о тебе. И от этихмыслей не спасут ни Германия, ни Таити, ни пляжный бар, ни просто бар. Любоеграффити на стене напомнит мне о твоих татуировках, любая портьера в окненапомнит мне о твоих брюках и твоей жилетке. Если кто-нибудь рядом закурит, яобязательно вспомню о твоей бриссаго. Если к остановке подкатит автобус илипроедет мебельный фургон, я обязательно вспомню о твоем мопеде. Каждый разнадевая ботинки или сапоги, я буду вспоминать о твоих сандалиях… Теперь тыпонял?..

Мике плевать, как она выглядит в глазах этого парня.Перезревшей бабой, жаждущей мужской ласки, или нимфоманкой, неспособнойсправиться с собственным дремучим либидо, или начитавшейся любовных романовдомохозяйкой, – какая разница, если ничего нельзя изменить?

– Мои сандалии называются эспарденьяс. Их тачают вИспании. Ты, кстати, никогда не думала об Испании?

– Не так серьезно, как о Германии и о Таити.

– Таити не так далеко, как кажется. А о Германии иговорить нечего. Открой дверь в соседнюю комнату – и вот она, Германия. Так чтоесли бы ты даже уехала… эмигрировала, эвакуировалась, бежала под покровом ночиот встречи со мной… Нет никаких гарантий, что я не появился бы в твоем пляжномбаре и не заказал бы у тебя коктейль. И ты должна была бы очень постараться,чтобы меня удивить. Я знаю толк в коктейлях.

– Не сомневаюсь.

Надо остановиться самой и остановить этого парня. Непозволять ему держать себя за руку, не позволять ему касаться пальцами губ иволос, не позволять ему смотреть на себя так.

– По-моему, ты не совсем прав, – собрав остаткисил, Мика пытается отвести от себя напасть по имени этот парень.

– Почему?

– Мы ведь почти родственники. Ты – парень моей сестры.И ты собирался сделать промышленный альпинизм семейным бизнесом. Разве тызабыл?

Он нисколько не смущен, и его руки нисколько не смущены,наоборот, они стали еще настойчивее.

– Я сожалею, – говорит он.

– О чем? – сердце у Мики падает.

– Я сожалею, что мы познакомились именно так. Что тыоказалась сестрой моей девушки. Я бы очень хотел все изменить.

Ничего не возможно.

Они оба понимают это. Это было бы слишком пошло, слишкомбанально. Никто не хочет казаться подлецом и прелюбодеем, да и каково это –курить сигару бриссаго, свернутую мертвыми детскими руками, с подлецом ипрелюбодеем? Даже если вынести за скобки истеричку и психопатку Ваську, вскобках все равно останутся они – подлецы и прелюбодеи: алгебра и началаанализа, хорошо усвоенные Микой, намекают на это совершенно недвусмысленно.Даже если представить (всего лишь на минуту представить), что между ними моглобы произойти это, не важно когда, не важно где – на Таити, в Германии, впляжном баре или просто в баре, куда никто не ходит в эспарденьяс, – они всеравно будут знать, что когда-то они были подлецами и прелюбодеями.

И могут снова ими стать.

В любой момент.

Все это ясно как божий день. Но почему тогда Микино сердцеколотится так бешено? Почему она хочет, чтобы руки этого парня касались ееснова и снова?

Этот парень – бог, и в этом все дело. Мика сама второпяхпроизвела его в боги, и он будет оставаться богом до тех пор, пока она же его ине разжалует. А бог не может быть ни подлецом, ни прелюбодеем.

По определению.

– Что ты делаешь? – закрыв глаза, спрашивает Мика.

– Целую тебя…

Нет, он – не бог, ему не нужны подпорки, придуманные Микой.Он самодостаточен, он – этот парень, сумасшедший азиат, и он всегда берет то,что ему принадлежит по праву. А принадлежит ему все. И Микины, еще никем нецелованные губы, тоже.

Странное все-таки занятие – целоваться.

Странное и увлекательное одновременно. Как будто по твоимгубам бегают сотни ящериц и богомолов. Целоваться – все равно, что пробоватьблюдо, о котором ты не имел никакого представления, совершенно непонятно,хорошо это или плохо, вкусно или нет.

Все-таки, наверное, вкусно.

Да нет же, просто пальчики оближешь!

Мика понимает это, как только язык этого парня проникает ейв рот. Он осторожно касается Микиных зубов и – ящерицей, богомолом – проползаетдальше, к нёбу. И Мика больше не чувствует себя взрослой, почти тридцатилетнейМикой, а превращается в маленькую девочку, спрятавшуюся в пещере от грозы.Пещера конечно же – это то, что находится позади губ, она темна, но Мика ничегоне боится: ее ящерицы, ее богомолы – с ней, они ластятся, ползают по рукам,щекочут шею. В Микином мозгу проносятся вспышки, раскручиваются спирали, набешеной скорости вращаются кресты. И свастики гремучей змеи. И свастикисолнечной птицы.

– Это невозможно, – едва слышно говоритона. – У меня сейчас сердце разорвется… Скажи, я хоть немножко тебенравлюсь?

– Нравишься ли ты мне? – он принимается ощупыватьМикино лицо кончиками пальцев, как это сделал бы слепой. – Ты хочешьзнать, нравишься ли ты мне?

– Да.

– Что это? Берега прекрасных озер? – пальцы этогопарня касаются ее век. – Они заросли лилиями? Они заросли камышом?..

– Это всего лишь глаза, – уточняет Мика.

– А это? Что это? Чудесный склон чудесной горы? –пальцы перемещаются ниже.

– Это всего лишь нос…

– Может быть, это – вершина бархана? Гребень волны?

– Это губы, милый… Милый.

Как странно. Впервые в своей жизни она произнесла это слововслух, хотя давно знала о его существовании. Сколько еще слов ей предстоитпроизнести вслух впервые? Слов и целых словосочетаний. «Я хочу тебя» – первое,что приходит на ум.

Надо остановиться.

Этот парень отстраняется и облизывает губы языком, которыйтолько что побывал в Микином рту.

– Ты чудо, – говорит он, переводя дыхание. –Ты чудо, но я соврал тебе.

– Соврал? – обессилевшая, сбитая с толку Мика незнает, как реагировать па его слова. – В чем ты мне соврал?