Тут он сообразил, что на него смотрят абсолютно все. И если кто-то вышел поесть, покурить или что-то выпить, то таких было меньшинство. Почти все места на трибунах были заняты.

И все как один смотрели на него.

И если раньше ему не было страшно, то теперь он реально испугался. Скрытая угроза, которую раньше он только ощущал, теперь прорвалась наружу и была направлена прямо против него. Хови попытался нажать на тумблер своей коляски, но рука ему не повиновалась – казалось, паника обездвижила его пальцы. В отчаянии он еще раз попытался отыскать Фрэнка и Эдди среди уставившихся на него лиц, но не увидел ни того ни другого.

Надутый воздухом шар попал ему по голове.

Его бросила девушка из средних рядов, и ударил он совсем не больно – слегка задев его голову, отскочил и покатился по площадке, – однако со всех сторон раздался грубый, дикий хохот, и именно этот хохот, больше чем что бы то ни было, заставил его понять, что происходит.

Хови нажал на тумблер и направил коляску к выходу.

В него бросили еще один мяч.

На этот раз – баскетбольный.

Тот сильно ударил по его коляске, попал по мотору, расположенному за сиденьем, и развернул коляску влево. Хови сильнее нажал на рычаг.

Никакого эффекта.

Мотор не работал.

В него полетел еще один баскетбольный мяч, попавший прямо в грудь, и он откатился назад, к восторгу хохочущей толпы. Мяч был тяжелым, бросили его с силой, и он чуть не выбил из Хови всю душу. Почувствовав резкую боль в груди, обхватил мяч руками.

– Кидай, – синхронно крикнули несколько человек из толпы. – Кидай!

Крик подхватили трибуны, все скандировали одно и то же слово, и Хови понял, что кричат ему. С трудом выпрямив тело, он вдруг подумал, что вся злоба, которую он видел вокруг, существует только у него в голове и является результатом его и Джима паранойи последних недель. Это просто игра в перерыве между периодами. Кто-то бросил мяч ему, теперь он должен отпасовать его дальше. Конечно, бросить его он не может, но…

Еще один баскетбольный мяч попал ему в затылок, и от этого удара Хови дернулся вперед и чуть не выпал из кресла. На глаза навернулись слезы, но он задержал дыхание и смог сдержать крик. Вокруг люди громко хлопали, смеялись и улюлюкали. Зал ходил ходуном от грохота топающих ног.

Тот мяч, который он держал в руках, скатился по его ногам на пол.

Еще один мяч попал по колесам его коляски, и она вновь развернулась. Теперь Хови смотрел прямо на трибуны. Сквозь слезы он увидел несколько человек с баскетбольными мячами в поднятых руках. Сердце его билось так сильно, что казалось, что оно вот-вот выскочит наружу, и вдруг Хови ощутил абсурдное, детское желание заплакать.

Он вскрикнул, когда мяч попал ему в плечо, и почувствовал, как от этого удара ломаются хрупкие кости. Еще два мяча, брошенные с величайшей точностью, попали ему в голову.

Хови выпал из коляски.

Он ничего не мог с этим поделать, не мог никак затормозить падение и все еще пытался вытянуть вперед руки, когда они переломались под весом его тела, ударившегося об пол. Голова ударилась об пол с резким хрустом, и хотя это было не так больно, как попадание баскетбольного мяча, от удара потекла кровь, и Хови почувствовал на щеках и на лбу теплую, жидкую, липкую субстанцию.

Вот теперь он действительно плакал: ему было больно и страшно, он чувствовал себя униженным и поэтому всхлипывал, как маленький ребенок. Двигаться он вообще не мог, но смог поднять свои мокрые глаза, в которых стояли слезы, и рассмотреть ряды зрителей, стоявших на трибунах с баскетбольными мячами в руках. У себя за спиной он услышал грохот, напоминающий бег растревоженного табуна, – это зрители с противоположных трибун бежали к нему.

– Нет! – крикнул Хови из последних сил.

Но его никто не услышал, и он отключился в оранжевой дымке.

На углу Семнадцатой и Гранд было какое-то сборище – три патрульные машины с включенными мигалками окружили на территории заброшенной бензозаправки нечто, напоминающее фургон «Фольксваген». Ей не повезло, и она подъехала к перекрестку как раз в тот момент, когда сменился светофор, так что она, остановившись, залезла на пешеходный переход. Одним глазом следя за светофором, Фэйт периферическим зрением следила за тем, что происходит на бензозаправке, готовая броситься на сиденье в случае, если начнется стрельба.

Но пока она мучилась на светофоре, ничего не произошло, и несколько мгновений спустя Фэйт уже мчалась своей дорогой. Можно было бы подумать, что мирские ужасы жизни в пригороде побледнеют по сравнению с действительно эпическими событиями в Университете, но ее реакция оказалась прямо противоположной. То, что произошло с ней в Брее, казалось, обострило ее чувство опасности, и она поняла, что теперь аварии и стрельба из проезжающих машин производят на нее гораздо большее впечатление, чем раньше.

Фэйт никогда раньше не задумывалась, что смерть так близка.

Что она всегда рядом.

Еще одна полицейская машина стояла на перекрестке Мэйн, а полицейский замер с оружием, направленным в темное окно «Шеви», цвета розовый металлик. И хотя свет был уже желтым и вот-вот должен был измениться на красный, Фэйт надавила на газ и проскочила перекресток под недовольные сигналы машин, стоявших справа.

Уж лучше штраф, чем пуля.

Машина матери стояла на подъездной дорожке, так что ей пришлось припарковаться на улице.

Входная дверь была открыта, так же, как и ворота, и Фэйт вошла, громко объявив о своем прибытии:

– Ма! Я дома!

– А ее нет. Дома только я.

Кит лежал на диване и смотрел ящик. Она вошла в гостиную, бросила учебники на кофейный столик. В комнате стоял застарелый запах «травки» и секса.

– Она только что ушла.

Ключи Фэйт тоже бросила на стол, стараясь не показывать своего волнения.

– Значит, вернулся?

– Пока.

Она села на рваное кресло напротив него.

– А ма в курсе?

– А я откуда знаю. – Он пожал плечами.

– Но она тебя видела?

– Ага. Но кто знает, что она запомнила… И она, и наш новый «дядя на недельку» были слишком обдолбаны, когда я появился. – Он втянул в себя воздух. – Тебе не кажется, что здесь воняет трахом? Если, конечно, отбросить запах «травки»…

– Боже. – Фэйт скорчила гримасу. – Ты говоришь отвратительные вещи.

– Да? – Кит сел на диване. – А как, по-твоему, я себя ощущаю, а? Ты думаешь, мне нравится приходить домой и нюхать эту вонь? Оставшуюся от моей собственной матери? В самом центре гостиной посреди белого дня?

– Удивительно, что ты еще не стал голубым.

Она хотела пошутить, но Кейт даже не улыбнулся.