Они нашли, обрадовались и почему-то (скорее всего, от безвыходности и спешки) не подумали, что будет в этом месте, когда придут весна и лето. Оно наверняка изменится. Но натура была срочно утверждена, и буквально через пару дней был издан новый приказ по «Сталкеру». Четырнадцатого апреля 1977 года приказом по студии подготовительный период был продлен до 11 мая[364].

На поиски новой натуры ушло два месяца. Пятнадцатого апреля закончилась пролонгация подготовительного периода. Если бы Тарковский в последний момент не выбрал натуру в Эстонии, картину, скорее всего, законсервировали бы. Андрей Арсеньевич этого ужасно не хотел, так как дальнейшее отодвигание съемок ставило под угрозу летнюю натуру вообще. Возникала перспектива переноса съемок на будущий год, абсолютно нежеланная для Тарковского, ибо это ломало его планы работы в Италии.

* Роман Калмыков: Заканчивалась вторая декада апреля. Нужно было срочно заканчивать подготовку и начинать снимать — или, наоборот, консервировать картину. Предпринимать какие-то решительные действия. Тарковский был категорически против консервации. Он боялся, что после того, как он целый год проморочил голову Госкино и студии и так и не начал снимать (а все знали, что он занимался в основном театром), его могут снова не запустить. Поэтому эстонская натура рядом с местечком Ягала-Йыги была им поспешно утверждена.

Если бы этого не произошло, Тарковскому непременно припомнили бы и его театральный проект, и его долгие сидения в Мясном, и редкие появления на студии. Поэтому его опасения были не беспочвенными. У Андрея Арсеньевича не оставалось другого выхода, кроме как срочно начинать съемки «Сталкера». Он принял это решение. Развернулась бурная деятельность по организации экспедиции в Таллин.

Подготовительный штурм

Вилли Геллер по требованию Тарковского пытался пробить разрешение на съемки возле психиатрической больницы имени Кащенко. Главврач больницы и начальник охраны не разрешили строить декорацию на территории больницы.

Боим и Рерберг внимательно осмотрели место, где они хотели снимать, и выбрали новую точку уже за территорией больницы. Там была очень ограниченная площадка, расстояние до этого жуткого озера из нефтепродуктов — буквально шесть-восемь метров. Декорацию нужно было строить именно в этом месте, потому что по сторонам начинали влезать в кадр новостройки Ленинского проспекта. Это была уже территория Советского района Москвы.

Геллер поддержал свое обращение письмом генерального директора «Мосфильма» Николая Сизова, генерал-лейтенанта МВД, бывшего начальника Управления внутренних дел Мосгорисполкома. Отказать такому посланию было непросто, но и на него 18 апреля пришел неутешительный ответ. Это означало, что за отказом стоит КГБ. В то время в Европе была развернута кампания против карательной психиатрии в СССР, получившая поддержку по всему миру, и бойцы невидимого фронта категорически не хотели лишний раз привлекать внимание к печально известной московской психушке.

Тарковского отказ в съемках «в связи с близостью психиатрической больницы № 1 имени П. П. Кащенко»[365] привел в ярость. Он обрушился на Геллера с упреками. Директор картины пытался объяснить, что обойти этот запрет он не в силах, так как отказ получен на письмо генерального директора «Мосфильма», обладающего огромными связями и хорошо известного в московских правительственных кругах. Но Тарковский обвинял Геллера в нерадивости и неумении решать элементарные вопросы. Режиссер в резких тонах потребовал, чтобы директор форсировал подготовку к съемкам и добивался разрешения на проведение съемок у психиатрической больницы.

Лихорадочно заготавливали материалы, завершали пошив костюмов, собирали и упаковывали реквизит. Спешка, аврал, суматоха. Съемочная группа буквально стояла на ушах. Мы все проводили на студии по двенадцать-четырнадцать часов. Но для успешной организации экспедиции в столь сжатые сроки нужно было, чтобы и работники цехов, от которых многое зависело, работали так же, как мы. Но у цехов свой привычный ритм, и они совершенно не хотели менять его. «Мы вам не пожарная команда», — говорили они. Приходилось их убеждать, уговаривать, просить, иногда ставить магически действенное русское средство — бутылку водки или коньяка, которые все же ускоряли процесс. Мы не раз прибегали к этому волшебному средству.

Подготовительный период — очень важное время в создании фильма, когда происходит сближение точек зрения режиссера, оператора, художников, декораторов, гримеров. Постепенно нащупывается общее видение, общее понимание задач и художественных решений.

* Роман Калмыков: Режиссер-постановщик в процессе подготовки фильма обязательно должен сам контролировать очень многие вещи. Тогда они будут такими, как это ему нужно, а не такими, как их представил себе кто-то другой. Здесь этого не было. Режиссер был занят другими делами. Тарковский на «Мосфильме» постоянно отсутствовал, и многое приходилось делать на свой страх и риск, потому что спросить у него было невозможно.

В результате, когда Андрей обнаруживал несовпадение со своими требованиями, о которых никто не знал, он обвинял всех в непрофессионализме, раздражался и злился. На этом этапе картины Тарковский выглядел скорее гостем, а не режиссером-постановщиком — настоящим хозяином картины. Все делалось в страшной спешке. И в этой гонке никто не обратил внимания на то, что Андрей по-прежнему не мог с определенностью сказать, каким будет этот фильм. Как он будет его снимать. Скорее всего, он не знал этого и сам. Но никаких сомнений, ни у кого не возникало. Все верили в гениальность Тарковского и думали, что на площадке все встанет на свои места.

Подготовка происходила очень нервно. Все боялись проявлять собственную инициативу, потому что она часто не совпадала с видением режиссера-постановщика. А согласовывать ее с ним не было возможности. При этом все, что спрашивал Тарковский, по его словам, уже давно должно быть готово. Он требовал от всех очень многого, сам же пока давал очень мало. Тяжелее всего приходилось Алику Боиму. В подготовительном периоде я виделся с Тарковским два или три раза. Однажды, довольно коротко, на ходу, он сказал мне несколько слов о реквизите. Непосредственно общался я с Аликом Боимом и Георгием Рербергом. Впрочем, и они общались с Тарковским ненамного больше моего. В это время и между ними начались первые серьезные разногласия.

Георгий Рерберг: И вот тут сценарий стал ломаться довольно серьезно. В связи с абсолютно иным, отличным от прописанного в сценарии характером выбранной нами натуры.

Марианна Чугунова: И в связи с появлением в картине Саши Кайдановского.

Георгий Рерберг: Да. В связи с натурой, в связи с Сашей, да и со всем остальным, нужно было переделывать сценарий. Особенно диалоги. Но Андрей ведь не писатель. А писать диалоги у нас вообще мало кто умеет.

Марианна Чугунова: Мы дали