— В зоопарк их сводим и в аква… — и похвалил сына: — Ах, Левушка! Крас-савец!

И красавец захохотал, прыгая еще радостнее. Алеша осторожно освободился от нас с Яной, тихонько извинившись:

— Девочки… дайте я мужика уже по-настоящему потискаю — соскучился, сил нет! Да ладно… — отмахнулся от меня, — уже не срыгнет — вон как скачет и ничего. Ну, герой? Говори — папа… Па-па. Папа, папа, папа…

— Папапапа… — согласился сын, ощупывая его лицо руками и привычно хватая за нос.

— Не получается, — деланно огорчился Алексей, — мама получается, а папа опять, как паровоз с вагончиками.

— Я научу, — обещала Яна, — я уже учила Леву.

— Спасибо, Яся. За четкого и понятного «папу» с меня — чего? Лего?

— «Грозный динозавр», — скромно опустила глазки Яна.

— Ты еще доброго не сложила. Куда столько? — удивилась я.

— Мама… я уже и змию из него делала, и ящирицу. Я же тебе показывала!

— Змею, ящерицу… Да? А я думала, что это просто другой какой-то набор.

— Темный ты, мама, человек — кочевник… — укоризненно покачал головой Алексей, — покажи и нам с Левушкой, Яся. И мама заодно освежит в памяти.

Ночью, почти уже засыпая на его плече, я пробормотала:

— Ты прав — страшновато. Слишком все и сразу — замечательно, гладко. Даже идеально… Выползут потом недостатки… Ты не притворяешься, конечно, это невозможно, но я не узнаю тебя — того. И этого… Могут люди так меняться?

— Ты меня и не знала. И да — могут, — погладил он меня по голове, как маленькую, — еще почтальон Печкин подробно объяснил…

— В смысле? — почти проснулась я.

— «Это я плохой был, когда велосипеда у меня не было». Вас у меня не было, Ксюша. Ничего ниоткуда не выползет — просто не допущу. Спи…

Дети уснули… Широко раскинув ручки, спал в своей «взрослой» кроватке Левушка — все-таки год и три. Сопела чуть заложенным носом (перекупалась) дочка… Прикрывая дверь в их комнату, я еще раз обвела ее взглядом — открыто для проветривания затянутое анти-москитной сеткой окно; задернута штора, чтобы солнце не разбудило слишком рано; включена радио-няня, стоит на тумбочке пластиковый стакан с водой для Яны — она иногда просыпалась ночью и делала глоток-два. Я советовалась с врачом — это нормально. Все удобно, продумано, почти идеально…

Прошла на кухню босиком, в одной ночной рубашке, села там за стол, осмотрелась и здесь — на первом этаже, в единственном крыле дома, которое в срочном порядке согласились довести хоть до какого-то ума строители.

Внутренняя отделка сейчас была, что называется, смётана на живую нитку. Даже три окна в детской — будущей комнате Яны, нашей с мужем временной спальне и на кухне не были закреплены намертво, а установлены с большими запененными зазорами — дом все еще «гулял», давая усадку. Прораб сердито отметил, что спешка уместна только при ловле блох и что при таком раскладе он не гарантирует даже качество напольного настила. Вполне возможно, что доски «встанут» или разлезутся щелями. И мы согласились на подстилку из фанеры — временно, на полгода-год.

Алексей не смог мне отказать, а я сглупила… и сейчас понимала это со всей очевидностью. Можно было пересидеть этот год в городе, купив квартиру попросторнее, но городское пекло, но жара! А неприятные воспоминания? Если бы у меня не было выбора, смирилась бы, конечно, но он был. И именно тогда я категорически не хотела города, а еще просто с разгону влюбилась в этот дом и это место: на берегу реки с желтыми и белыми кувшинками, с мелким песчаным затоном для купания, лесом, который начинался сразу за домом. В июне оттуда тонко тянуло фиалковым ароматом, а в июле — теплым, разомлевшим на солнце, земляничным… Дикая земляника росла по всей опушке и дальше — между соснами, на песчаных светлых грунтах. Алеша обещал море маслят ближе к осени, даже белые… Он много чего обещал.

Тоскливо глядя в окно, я пила чай с молоком, хотя год и три месяца… вполне можно было завязывать с грудным вскармливанием. Левушка просил грудь только ночами, просыпаясь пару раз. Но детский врач хвалила его и меня, связывая воедино крепкое здоровье сына и материнское молоко, и я решила — пускай. Хотя бы это лето — и так жаркое, суетное из-за перемены места жительства, привыкания и нервов… Пускай уже будет — только моих, а не Левкиных.

Шум мотора заставил вздрогнуть, я прислушалась и внимательнее вгляделась в темноту за окном. И не зря — свет фар скользнул по траве, темная масса машины вкатилась на лужайку перед домом, остановилась. Порыва вскочить, броситься встречать, как раньше, не было. Наоборот — тело стало тяжелым, будто ватным, к глазам подступили слезы. И опять эта мысль — что поторопилась, сглупила во всех отношениях…

Шаги мужа прозвучали на крыльце, потом ближе, еще ближе… Я не знала — что чувствую? Просто ждала — спокойно и безнадежно.

— Ксюша! — вошел он на кухню, обошел меня и присел на корточки, заглядывая в лицо: — Что ты сидишь здесь, не спишь?

Я молчала, не глядя на него. Говорить не хотелось, хотя…

— Леш… я думаю, что могла бы съездить к маме, не дожидаясь сентября. Я и дети.

Он тяжело поднялся, постоял…

— Я — в душ. Подожди меня, пока не ложись, — предугадал он мои намерения. Протопал к санузлу, и я представила, как он раздевается там, становится под струю воды, которая рассыпается на его теле и бьет в шелестящий полиэтилен, которым наглухо затянуты стены — временно, до тех пор, пока можно будет отделать набело…

Хотелось уйти, лечь и отвернуться к стене, сделать вид, что сплю — все повторялось… все было, как и с Вадимом. С той только разницей, что еще делался вид, что я интересна и нужна — сейчас меня еще замечали и даже хотели, но уже не только меня…

Бежать… Снова бежать и опять к маме — больше просто некуда. Эта мысль уже приходила в голову, да что там — сразу же пришла. У меня дурацкий характер, или просто я дура — бессильная и слабая. Марина смогла принять решение, переступив через себя и чувства. Сейчас я уже ни в коем случае не осуждала ее — завидовала разве что ее силе духа и воли. А я опять молчу… а я не могу — нет сил! Снова все так же — не хочу верить, не могу заставить себя выяснить до конца, нет сил говорить об этом! И точу, что называется, слезы одинокими ночами и днями. А не надо бы — Яна умненькая, все уже видит, даже мою «аллергию». Разве что многого еще не понимает, так и я тоже — зачем он поехал за нами, на фига тогда привез сюда? Из-за Левушки?

— Рассказывай, Ксюша, что происходит? — присел на соседний стул Алексей — чистый, влажный и в одних трусах. Я отвернулась, поднялась.

— Покормлю…

— Нет. Я не голоден.

— Я знаю… что ты не голоден, — дернуло вдруг меня, будто током. Этот душный ком в груди… он неожиданно стал нестерпимо большим, не поместился и рванул наружу, раскрываясь надо мной парашютом, сотканным из возмущения и ярости, взрываясь миллионом эмоций. Поднял над моими страхами: