— Дочка его. Бедная девочка — матери тоже нет, — вздохнул отец Михаил, — бездетная, брошенная мужем по этой причине. Немилосердно…

— А как иначе? — невнятно пробормотал Вадим и опять посмотрел на дочь своего духовного отца — он смело мог считать его таковым.

Наверное, молодой женщине неловко было слишком явно выражать свое горе на виду у молчаливых и сдержанных монахов. И она до боли, наверное, сжимала край гроба пальцами — они даже побелели, намертво вцепившись в доску, обтянутую черной тканью. По чуть впалым, как у Ксюши, щекам текли слезы. Она просто смаргивала их и все смотрела и смотрела на неживое восковое лицо в обрамлении клобука и шлейфа-наметки.

Господи… какая же она одинокая — подумал Вадим. Совсем, как он. И забеспокоился вдруг, стал шарить по карманам, отыскивая перчатки — взгляд опять выцепил тонкие побелевшие пальцы. Наверное, она сейчас не чувствует холода — вся в горе. Отморозит еще…

После новогодних праздников Яна опять пошла в садик. А через три дня заболела острым респираторным. Когда болезнь проявилась, мы приняли все меры, но было поздно — ее подхватил и Левушка.

В это время я вообще мало о чем думала — морозилась, паниковала, при этом стараясь держать себя в руках. Все дети болеют… болела раньше и Яна. Как и положено, я вызывала детского врача и выполняла потом все как было велено, добавляя еще и от себя все, что помнила из детства. Справлялась… Но сейчас одновременно болело двое детей — с температурой, соплями и кашлем.

Именно в эти дни — самые трудные и опасные, я все поняла о себе и Алексее. Вернее, про себя я и так уже знала, но воспринимала это как влюбленность, физическое влечение, человеческую симпатию, много чего… такой себе винегрет из приятных ощущений и эмоций просто от того, что он рядом. Сейчас ко всему прочему добавилась огромная благодарность — я оценила этого мужчину и сердцем, и умом, и что называется, прикипела душой.

Он боялся, что заболеть могу и я, а при высокой температуре меняется вкус и консистенция молока и в таких случаях дети очень часто отказываются от груди. Напирал при этом на то, что троих больных он точно не потянет и поэтому основные заботы о детях берет на себя. Сам постоянно находился с ними в нашей комнате, а я, надев маску, приходила оценить, как они себя чувствуют. Переживала, заглядывала без конца, но он быстро выставлял меня оттуда. Левушку выносил для кормления, опять же требуя, чтобы я обязательно была в маске. Такая забота вначале даже подбешивала, казалось смешной. А потом я успокоилась и смирилась, потому что поняла — ему можно доверить детей. Все предписания он выполнял дотошно и скрупулезно, не раздражался, не нервничал и казалось, совсем не уставал.

Я готовила еду, проветривала комнаты и делала влажную уборку и постирушки. Как и Алексей, пила все, что врач посоветовала в профилактических целях, инструктировала его по детям, а вечерами работала за компьютером… А он работал медбратом и нянькой, читал сказки Яне, чтобы не скучала и не капризничала, собирал с ней лего, пел «баю-баюшки…» Левушке и часами носил его на руках — сидя, так ему легче было дышать, чистил носы и ставил обоим компрессы на меду…

Сам тоже полоскал нос и горло водой с морской солью, принимал витамины, как и я, и держался от меня подальше. Напряженно обдумывал что-то, осматриваясь и успокаивал то ли себя, то ли меня:

— Если даже ты заболеешь и молоко пропадет, хотя бы жрать себя за это не будем — сделали все, что могли.

Через неделю дети практически выздоровели, и я не заразилась или же поборола болезнь как-то незаметно. Алексей с облегчением отметил, что он так вообще — зараза к заразе никогда не пристанет. А меня просто переполняло… рвалось изнутри что-то огромное и настоящее, требуя выхода хотя бы в словах, и я не стала отказывать себе — призналась ему в любви. После того, как дети уснули, а мы, допив вечерний чай, подробно обсудили их состояние и пришли к выводу, что все позади, что опасности больше нет — ни для кого из нас, я и сказала… Просто сказала, что люблю его. А поскольку он слишком серьезно смотрел на меня и молчал, постаралась объяснить свой порыв:

— Это я сейчас не из-за благодарности, Алеша. Или не только благодарности — я без тебя уже просто не смогу. Ты самый лучший, самый красивый, самый умный и сильный — незаменимый. Я и влюблялась как-то странно — постепенно. Никогда не думала, что можно вот так — поэтапно. А сейчас совсем уже… поняла, что все — назад дороги нет. И мне не хочется назад, — пересела я к нему, увидев протянутые ко мне руки. Тоже обняла его, будучи совершенно и спокойно уверенной, что каждое мое слово — истина. И услышала в ответ:

— У меня так же. И с каждым днем — сильнее. И совсем нет разочарования — ты только лучше и лучше… Страшно подумать, что снова могу остаться один — без вас. Пойти что ли свечку поставить в церкви? — медленно говорил он, прижимая меня к себе: — Поблагодарить. И попросить, чтобы не было так страшно за все это и за вас тоже.

— Не бойся и я тоже не буду, — слушала я, как постепенно успокаивается под моей щекой его сердце. Больше не хотелось плакать, захотелось другого.

— Я в душ — чур первая!

— Когда-нибудь настанет такое время… — улыбался Лешка, — и мы пойдем в душ вдвоем — представляешь?

— Когда-нибудь сможем. А пока что слушай тут…

Прошел почти месяц, как уехала Марина и он давно уже — сразу после встречи Нового года, перевез свои вещи из гостиницы.

— У меня их немного. Вернется — перекочую обратно, — выгружал он одежду из сумки в ящик комода, а я уже не хотела — чтобы обратно… Марина изредка звонила мне и Саше. И если я ничего такого в наших разговорах не видела — задержалась, мама неважно себя чувствует, то Сашка ходил, как грозовая туча. Больше ничего не спрашивал у меня и не выяснял, будто предчувствуя — просто ждал. Только не хорошего, а чего-то очень плохого.

И оно грянуло.

Марина позвонила в конце января и просто сказала мне, что возвращаться на Урал больше не планирует. Что за меня и детей она совершенно спокойна, юридические аспекты нашей общей работы будет отслеживать и решать возникшие вопросы дистанционно. А еще попросила Алексея переслать ее вещи. Я помолчала, переваривая все это. В принципе, если с ее мамой плохо, то все будто и логично, но вот — Саня?

— Тебе не придется ничего ему объяснять, Ксюша, я все уже сказала, — деловито доводила мне Марина. Слишком спокойно и деловито, чтобы я поверила. Потому что все происходило на моих глазах, я наблюдала с чего у них начиналось и как замечательно все было… и поэтому сейчас просто не понимала.

— Мариш… он, как туча со дня твоего отъезда. Я не знаю — как он это переживет, он же любит тебя, — попыталась я получить хотя бы какие-то объяснения — разумные, а не отговорки. И она объяснила. А лучше бы промолчала, я и представить не могла, что услышу такое.

— Я сделала аборт, — ровно звучало из трубки, — медикаментозный, на ранних сроках. Через полгода у меня операция и там несколько этапов — все под длительной анестезией, местной не обойтись. Дальше… родился бы ребенок и минимум год я к нему тесно привязана. Какой отъезд на операцию, что тут вообще можно планировать? И сколько еще мне быть…такой? Опять годы? Я так устала от этого, Ксюша! Если бы ты знала, как я устала…