— Решает Ксюша, Вадим Сергеевич, я понимаю вас, но… Просто отложим. Раньше весны, а то и лета не получится — Ксюше нельзя переживать и нервничать. Мы на восемьдесят процентов на грудном вскармливании, у Льва массово прут зубы — и так тут весело. Какой переезд, какие поездки? Думаешь, мне легко рулить отсюда? Ты уж извини, но сейчас точно не до тебя. Постарайся понять.

— Я понимаю… то есть, вы все же планируете переезд. К лету… — вынужденно смирился Вадим, все же чуть воспрянув духом: — Так как быть с фондом?

— А что мы можем? Завещание в его пользу я перепишу, а дальше… Забудь ты про них! Ты в память о Ленке?

— Нет… хочу прищемить хвост старому кроту.

— Тогда скажи Спиваковой, что он постоянно звонил отцу — с самого дня смерти Лены и доводил его до слез воспоминаниями — специально, планомерно не давая затянуться ране. Я смогу подтвердить это, если она захочет. У нас с ней были неплохие отношения, хотя и не близкие. Она баба дурная, но умная… жадная — может и очнется от гипноза. А то загремит с его подачи потом в дурку, а он поживится, как ее опекун. Как бы отец ни старался обставить фонд, лазейки всегда найдутся. Да кому я это говорю?!

Вадим угукнул… они попрощались.

Этот разговор на Рождество чуть успокоил его, но смысла его жизни не добавил. Опять работа и ожидание приезда Яны, разговоры с ней, в которых все больше было «дяди Леш-ши» и Левушки… Он часто навещал мать, делая вид, что у него все отлично. На работе так и было — вложенные усилия окупались, доходы понемногу росли. Мама кивала, кормила его, но потихоньку, плавненько, нечаянно разговор все равно сходил к Яне… как будто больше не было общих тем.

Жизнь выбросила Вадима на обочину, а сама мчалась мимо — яркая, суетная, со многими тревогами и сложностями, но и многими радостями, которых он был лишен. Он пытался знакомиться с умными и приятными женщинами и не находил в этом удовольствия, потому что ни одна из них не зацепила, не вызвала желания ухаживать, обхаживать, добиваться…

— Кажется, я потихоньку становлюсь импотентом, — мрачно рассказывал он отцу Михаилу о своей беде, в очередной раз зайдя к нему в гости — в храм.

— Это плохо, — согласился тот.

— На дешевку не тянет.

— А это правильно, — поддакивал поп, вызывая слабую улыбку на лице Вадима. С этим человеком ему было легко, не как со Славом, который дико напрягал последнее время. Тоже ударившись в работу, он рубил бабло и становился все более злым и нервным. Встречались и общались они только на работе и по работе.

Иногда, вечерами Вадим сам для себя готовил несложные блюда. Сервировал стол, как положено — с салфеткой и приборами, наливал в хрустальный бокал минералку… тошнило от всего этого. Смотрел на телефон — тянуло, и… он шел молиться. Заметил уже, что это успокаивает. Та молитва, что дал ему Владимир Иванович, да еще «Отче наш», которую он неожиданно быстро выучил наизусть — они реально отсекали ночные кошмары с участием Елены и хотя бы на время дарили покой душе.

Или так работало плацебо… неважно, потому что работало — он видел защиту в молитве, верил в нее и получал ее.

Близилась весна, а там по плану должно было случиться и лето — Вадим искал куда можно повезти на отдых Яну, которой шел уже пятый год. Вполне разумная девочка — немножко себе на уме, как все умные дети и уже со своими разнообразными и часто меняющимися хобби — ребенок искал себя. Вадим научился переключать их разговоры в эту сферу. Информация о семейных делах Ксюши хотя и не напрягала уже так сильно — привыкаешь ко всему, но точно была лишней, он не хотел знать подробностей ее семейного счастья. Сам уже не знал, как относится к бывшей жене и ее… Турчаку. Порой ловил себя на том, что даже с благодарностью — за Яну.

Как-то все же собрался и съездил к матери Елены, удивившись, как мало была похожа на нее дочь. Разве что цветом волос и глаз? Он поговорил с ней, авторитетно и подробно обрисовав риски в случае нечестных намерений ее родственника по мужу. Подтвердил словами Турчака эти намерения, заставив женщину задуматься. Дальше решение было за ней.

Работа… она больше не грела и не увлекала, стала просто обязанностью. Хотя так жили почти все люди. Заниматься любимым делом всю жизнь, в том числе и в рабочее время — везло единицам.

Рутина… обязаловка… серая жизнь от разговора до разговора с Яной, а фоном за спиной щебечущей дочки довольная и счастливая (он видел и понимал это) Ксюша с сыном на руках, деловито или весело переговаривающаяся с… Алексеем. Тот тоже — по-домашнему, в футболке и шортах. Смеются, зовут Яну кушать, спорят о чем-то… Совершенно не принимая его во внимание.

Кардиолог обещал, что прием препаратов укрепит сердце, поможет отсрочить болезнь. Но заметил так же, что депрессия способствует ей. Советовал хорошего психолога. Вадим рассматривал себя после этого в зеркале — искал настолько явно видимую депрессию, но находил только признаки начинающегося старения: углубившиеся морщинки на лбу, редкую пока еще седину в шевелюре, вечно поджатые губы… Он стал более строгим и даже жестким с сотрудниками и клиентами, чем неожиданно поднял свой авторитет. Но это не радовало, ничего уже не радовало…

Еще и в один из последних февральских дней ему позвонил отец Михаил и сообщил, что Владимир Иванович — монастырский отец-наместник, вчера преставился и завтра его будут отпевать там же — в храме. Если он считает нужным…

Вадим считал. Не мог уснуть в ту ночь, даже выпил… Трудно представлялось — живой, цельный, умный человек, который был для него настоящим авторитетом, помог и поддержал, стал сейчас просто куском… нельзя было так думать — в таком ключе. Да и не был он мертвым в его памяти — там жили благодарность и уважение к монаху. Так может он зря согласился на совместную с отцом Михаилом поездку? Помнил бы живого.

Но тянула совесть, мешая успокоиться — знал же, что тот болен, хотя и не подозревал — насколько сильно. Толку, что оставил тогда в монастыре круглую сумму? Мог просто проведать по-человечески. Но не хотелось надоедать человеку своим нытьем, а других разговоров у них как-то не получалось — нес к нему то, что болело. Как не поехать? Тогда еще и эта вина не даст спать, жить… И он поехал.

В небольшом каменном храме было очень холодно. Отец Михаил просветил его:

— Владыка благословил строить без печей. И не угадал — зимой-то служат в деревянном, а этот используют только вот так. Но летом промерзшие стены “потеют” — до самой середины, считай.

Вадим кивнул, обводя взглядом внутреннее убранство храма и людей в нем.

На отпевании присутствовала вся братия, но и не только — у скромного черного гроба стояла хрупкая светловолосая женщина лет тридцати двух-трех. А может и моложе или старше — сейчас трудно было понять, потому что глаза у нее запухли, а губы были искусаны почти в кровь. Человек всегда некрасив в горе, оно искажает черты, гасит взгляд, но все равно понятно было, что женщина эта миловидна и приятна… Вадим отвел глаза — ей и так должно быть не по себе под чужими взглядами. Или же наоборот — все равно сейчас на всех присутствующих, на весь мир. И все-таки наблюдать чужое горе было не просто неловко, но еще и тяжело. Ему — точно тяжело, потому что и он тоже чувствовал себя осиротевшим. Странно это было, будто и не совсем оправдано, но было же?