Внезапно Монк остановился, чуть не споткнувшись о бордюрный камень. Он с трудом удержал равновесие, и тут же в его голове всплыло воспоминание. Конечно, человека можно уничтожить, превратить в объект насмешек со стороны общества, и даже не из-за его плотских слабостей, а из-за нелепости положения, в котором он очутился. Достоинство потеряно навсегда. Подчиненные смеются, уважение пропадает. Власть ускользает из рук.

Почему он подумал про власть?

За ним с любопытством наблюдал мужчина у жаровни, продающий каштаны. Уличная торговка, хихикнув, свернула в конце переулка на главную улицу; перед собой она несла сумку.

Судья. Во время полицейской облавы в борделе застали судью. Прямо в постели с жирной нахальной девчонкой лет четырнадцати.

Когда появилась полиция, он выскочил из номера в одной ночной рубашке, с растрепанными волосами, забыв очки, споткнулся и упал с лестницы, приземлившись у ног офицера полиции. Рубашка задралась на голову, заголив тело. Монк при этом не присутствовал. Ему рассказали обо всем позже, а он хохотал до слез, пока не заболели ребра.

Почему он сейчас об этом вспомнил? Та сцена до сих пор вызывала смех, но вместе с тем Уильяму определенно стало стыдно и больно.

Почему? Почему он ощутил вину? Судья был лицемер, он выносил женщинам приговоры за преступления, которым сам же и потворствовал. Они торговали товаром, который он постоянно покупал.

И все же чувство сожаления не покидало его, когда он, повернувшись через левое плечо, снова перешел дорогу. Монк бессознательно двигался в сторону одного из крупнейших борделей, какие знал. Чтобы спросить о Лейтоне Даффе? Или чтобы узнать, не там ли проводилась та облава? Зачем полиции устраивать облаву в борделе в Сент-Джайлзе или на «Святой земле»? Их здесь полно, и никому до них нет дела. Значит, была какая-то причина: воровство, подделка денег, а возможно, и что-то более серьезное – например, похищение или убийство. Это оправдывало внезапный полицейский рейд.

Уильям обогнал мужчину со связкой тростей, пробиравшегося переулками к главной улице, чтобы продать их там.

На крыльцо у одной из дверей забился, прячась от дождя, нищий. Монк без особой причины дал ему трехпенсовик.

Нужно пойти в участок и взять у Ивэна портрет Лейтона Даффа. Под словесное описание подходят тысячи людей, а прочесывать Сент-Джайлз в поисках свидетелей, видевших Даффа-старшего и способных опознать его, страшно утомительно и нудно. И до суда остается всего день или два.

Но пока он здесь, в Сент-Джайлзе, надо поискать отголоски их с Ранкорном прошлой истории. Нужно все узнать. Вида Хопгуд довольна. Монк с улыбкой вспоминал ее лицо во время рассказа про Риса Даффа и его друзей. Картину портило то, что Артур и Дьюк Кинэстоны пока недосягаемы; однако ситуация вполне может измениться. Вряд ли они снова вернутся в Севен-Дайлз, но если вернутся, то будут неприятно удивлены оказанным приемом. Не стоит ли пойти и предупредить их? Спасти тех, до кого ему, в общем-то, нет дела, а заодно облегчить собственную совесть… Он не будет винить себя в их смерти, если у них хватит ума проигнорировать предупреждение.

* * *

Явившись в участок, Монк нашел Джона Ивэна, уже занятого новым делом.

– Можно одолжить рисунки с Рисом и Лейтоном Даффом? – спросил Уильям, когда они оказались в крошечной комнатке сержанта.

Ивэн удивился:

– Зачем? Разве Вида Хопгуд не довольна?

– Довольна. Это не для нее. – Монк предпочел не объяснять, что теперь пробует спасти Риса Даффа, то есть работает в каком-то смысле против версии, выстроенной Ивэном.

– Тогда для кого? – Джон пристально смотрел на него блестящими карими глазами.

Ивэн рано или поздно узнает, что Рэтбоун взялся за защиту, рассудил Монк. Он будет давать показания в суде и узнает об этом там, если не раньше.

– Для Рэтбоуна, – коротко ответил сыщик. – Ему захотелось узнать больше о том, что предшествовало той ночи.

Ивэн молча разглядывал его. В лице полицейского не угадывалось ни злости, ни обиды за предательство. На самом деле он выглядел так, словно почувствовал облегчение.

– Ты хочешь сказать, что Эстер убедила Рэтбоуна защищать Риса и ты к ним подключился, – произнес сержант с ноткой удовлетворения.

Монка уязвило предположение Ивэна, что ради Эстер он взялся за безнадежное дело. Что хуже всего, это была правда.

Он донкихотствовал, как круглый дурак. Это противоречило его характеру, всему, что он о себе знал. И все ради того, чтобы облегчить страдания Эстер, которая знает, что Риса Даффа за преступление приговорят к повешению и на этот раз она не сможет даже утешить его. Мысль о ее боли судорогой скрутила изнутри. За одно это Монк мог ненавидеть Риса Даффа, его порочные, маниакальные наклонности, его глупость и бессмысленную жестокость.

– Я работаю на Рэтбоуна, – бросил он Ивэну – Это напрасная трата времени, но если не я, то он найдет кого-то другого, и деньги миссис Дафф потратят впустую, не говоря уже о том, что причинят лишние терзания. На ее долю и так выпало слишком много.

Ивэн не стал спорить, хотя Монку, быть может, и хотелось этого. Уильям провоцировал друга, и они оба понимали это. Джон повернулся к ящику стола; с легкой улыбкой, пожав плечами, достал два рисунка и протянул их сыщику.

– Мне хотелось бы получить их обратно, когда закончишь, – на случай, если понадобятся в качестве свидетельств.

– Спасибо, – сказал Монк гораздо менее любезно, чем этого заслуживал Ивэн. Аккуратно завернув портреты в лист бумаги, он сунул их в карман и, попрощавшись с Ивэном, вышел и торопливо покинул полицейский участок. Он бы предпочел, чтобы Ранкорн не узнал о его визите сюда, и меньше всего хотел случайно с ним столкнуться.

Впереди ждал долгий холодный день, а лучшие шансы выпадали на вечер, когда он мог найти людей, видевших в эту пору Риса или Лейтона Даффов или, кстати говоря, кого-то из Кинэстонов. Не питая надежд и злясь из-за этого, почти окоченев от холода, Монк пошел назад, в Сент-Джайлз. По дороге он завернул в паб, поел горячего мясного пирога с луком и исходящего паром пудинга под нехитрым соусом.

За поисками и расспросами детектив провел в районе несколько часов – бродил по переулкам, пробирался переходами, углубляясь в самую сердцевину старых, не менявшихся поколениями трущоб. Со свесов гниющих крыш капала вода, булыжники скользили под ногами, скрипело дерево, криво навешенные двери открывались и быстро захлопывались. Впереди и позади Монка, подобно теням, скользили люди. Все эти звуки то вызывали у него странные, пугающие и тревожные ощущения, то напоминали о чем-то. Поворачивая за угол, он знал, что увидит линию горизонта или кривую стену именно такой, какой ее представлял, или дверь, усаженную шляпками огромных гвоздей, образующих узор, который он помнил с закрытыми глазами.

Монк знал одно: он здесь бывал и все угадывал заранее. Любой понял бы, что он работал в местном полицейском участке.