дорожите этим достижением, когда слышите, как циники говорят, что отдельный человек не может изменить ситуацию в этом мире. Ты можешь. Ты уже это сделал!».

«Изменить ситуацию» относится к двум утверждениям. Один сентиментальный – заключенный в темной камере ждет вашей помощи; она знает, что вы где-то рядом, она не одна, тогда как другая обещает конкретные результаты: «Ваше письмо может спасти жизни».

Глобальная сила

Может ли организация помимо помощи одному заключенному добиться долгосрочных изменений в конкретной стране или по конкретному вопросу? Каков общий опыт организации в области защиты прав человека? Эти достижения важны, но не настолько наглядны, чтобы контрастировать с довольно мрачной картиной, которую организация представила (и информированная общественность знает) о состоянии прав человека. Невысказанным посланием может быть только следующее: «Без нас все могло бы быть намного хуже: поэтому мы должны помочь». Парадокс в том, что организации нужно вызвать беспокойство, заявив, что проблема глубока и неразрешима («дела идут хуже»), и одновременно заручиться поддержкой, заявив, что их работа привела к некоторому улучшению («мы сделали ситуацию лучше»).

Признание «Мы знаем, что Amnesty работает, но ее работа еще не окончена» разрешает парадокс. Но текстовый баланс сложен: «Если ничего не улучшается, зачем давать? Если все лучше, то и не надо. Где-то посередине нужно ощущение, что есть основания для надежды, но еще есть над чем работать»[399].

Вливаясь в ряды

Однако большинству активистов – в отличие от необращенных – возможно, не нужны какие-либо утилитарные полномочия, чтобы поддерживать их мотивацию. Их меньше интересуют последствия, цели, успехи или результаты – достаточно знать, что они действуют в соответствии с тем, кем они являются. Расширение прав и возможностей человека путем подчеркивания совокупного, кумулятивного эффекта всех его крошечных вкладов может рассматриваться как потворство нежелательной привязанности к результатам: «Если они не могут получить нарциссическое удовлетворение от участия в успехе, они не желают участвовать в борьбе»[400].

Представление об альтруизме как таковом привлекает многих обычных людей, у которых нет времени, ресурсов или возможностей быть преданными активистами. Член Amnesty пишет о том, почему она вмешалась: «Для меня правозащитная работа – это не вопрос «эффективна ли она?», а скорее «могу ли я жить по-другому?». Письмо о возобновлении членства людям, покинувшим организацию, напоминает им, что следует вспомнить причины, по которым они присоединились: «Что бы это ни было, вы внезапно поняли, что не можете сидеть сложа руки и просто наблюдать».

Это глубоко укорененное чувство невозможности жить по-другому не следует путать с другим психологическим призывом: «принимать участие» как способ удовлетворения вашей потребности в личном удовлетворении, самореализации, смысле, самооценке, целостности, росте или чем-то подобном. Это в гораздо большей степени, чем утилитарный успех, и есть «нарциссическое удовлетворение», о котором следует предупреждать. Призыв облегчить страдания других людей, чтобы стать эмоционально «целостным» и раскрыть свою истинную сущность, отталкивает. «Зачем работать волонтером в Канадском центре для жертв пыток?» – спрашивает листовка Центра. Последние два из пяти ответов относятся к поддержке вновь прибывших в их переходе от «беженца к канадцу». Но вот первые три: «Получайте личное удовлетворение, помогая вновь прибывшим адаптироваться к жизни в Канаде… Получите личностный рост в мультикультурной осведомленности и опыте... Заведите новые и прочные дружеские отношения».

Участие – это вопрос честности, добросовестности и умения посмотреть на себя в зеркало. Если бы их мотивировали только результаты, большинство правозащитников давно бы сдались. И если их мотивирует только стремление к самореализации, они в конце концов сдаются.

Но хотя в исходном отчете случаи приводятся для иллюстрации более широкой истории, более краткий формат требует от них нести бремя фактического изложения более широкой истории. Соблазн состоит в том, чтобы использовать драматические, яркие или сенсационные случаи, а не репрезентативные. Трагические рассказы отдельных жертв могут затмить сложности и отвлечь от политических проблем. Если у организации уже есть заслуживающая доверия репутация, если она известна и общественность имеет некоторое представление о том, чем она занимается, то в подробной информации нет необходимости. Печальных же случаев и историй успеха достаточно.

9

РАСКАПЫВАЯ МОГИЛЫ, ВСКРЫВАЯ РАНЫ

Признание Прошлого

Глава 10 вернет нас к вопросу о том, как признаются образы и вызывают реакцию призывы обратить внимание на нынешние страдания. Но перед этим я совершу путешествие назад во времени, чтобы рассмотреть формы признания прошлых злодеяний.

Для сообщества, как и для индивида, «примириться с прошлым» означает узнать (и признать, что знает) именно то, что произошло. Преодоление подавления – сознательного сокрытия или постепенного соскальзывания – должно быть травматичным (вскрывая могилы и раны), прежде чем оно станет освобождающим. Публичный и политический дискурс о признании (как и об отрицании) во многом опирается на метафоры из личной жизни. Практически все цели комиссий по установлению истины – преодоление отрицания, признание правды и примирение с прошлым – могут быть выражены как на психологическом, так и на политическом языке. В немецком языке фрейдистское происхождение и значение этих политических концепций совершенно ясны. Термины Aufarbeitung der Vergangenheit и Vergangenheits-bewaeltigung означают что-то вроде «проработки», «примирения», «учета» или «преодоления» прошлого. Они также имеют оттенок терапии и катарсиса. Термины Bewaeltigung и Aufarbeitung der Vergangenheit относились в Западной Германии к нацистскому прошлому. Вскоре после 1989 года их также стали использовать для описания (гораздо более строгого) полицейского контроля в коммунистическом прошлом Восточной Германии.

Состоится ли признание и какие формы оно примет, зависит от характера предыдущего режима, его остаточной власти, того, как произошел переход, и характера нового общества. У нового правительства могут быть собственные причины скрывать прошлое и поощрять культурную амнезию; или, наоборот, оно может быть сильно заинтересовано в том, чтобы порвать с прошлым и воспользоваться некоторыми преимуществами раскрытия правды как способа повышения своей легитимности. В некоторых случаях события легко восстановить, поскольку они были тщательно записаны в то время. В других случаях, даже при наличии решительной политической воли, прошлые события невозможно восстановить, поскольку их следы в свое время были стерты. Иногда предыдущий режим знал, что его правление лишь временно и что позже вся представляемая им информация будет проверена. В других, слишком хорошо известных эпизодах, сильные мира сего – Сталин, Мао или Пол Пот – никогда не предполагали, что наступит «потом», когда их действия можно будет оценивать с точки зрения, отличной от их собственной.

В истории нет случаев тотальной смены режима, полного замещения каждого элемента власти и влияния. Поэтому поиск знаний всегда подвергается риску из-за