чувствительность жертв. Это особенно остро ощущается у семей и друзей «пропавших без вести» людей. Даже если вы потеряли надежду найти своих близких живыми, вы отчаянно хотите узнать, что с ними случилось. Неизвестные тела в безымянных могилах нуждаются в символическом захоронении. Как утверждает архиепископ Туту: «Я очень хорошо помню, как на одном из наших слушаний мать жалобно вскрикнула: «Пожалуйста, не могли бы вы вернуть хотя бы косточку моего ребенка, чтобы я мог его похоронить?» Это то, что мы смогли сделать для некоторых семей»[405]. Для жертв пыток необходимость столь же остра. Им предстоит преодолеть двойное отрицание: доказать реальность того, что произошло, и опровергнуть, что это было необходимо, потому что власти совершали ужасные вещи.

Окончательное оправдание восстановления истины лежит в чувстве «никогда больше»: вечной надежде на то, что разоблачения прошлого будет достаточно, чтобы предотвратить его повторение в будущем. Конечно, прошлые и будущие потенциальные злоумышленники с большей вероятностью поверят в безнаказанность, если никто даже не потрудится выяснить и зафиксировать то, что они сделали, не говоря уже о том, чтобы привлечь их к ответственности. Но принципы сдерживания не могут стать стратегией «извлечения из истории». Может показаться правдоподобным, что цикл политического насилия никогда не будет разорван при режиме безнаказанности. Но сдерживающая ценность знания о том, что другие были наказаны где-то еще, сомнительна. То же самое, конечно, можно сказать и о презумпции, что помилование и амнистия способствуют примирению.

Оставляя в стороне сегодняшний скептицизм по поводу веры Просвещения в то, что уроки прошлого усваиваются, существует жестокая политическая реальность, заключающаяся в том, что, несмотря на все эти знания, те же самые репрессивные институты продолжают возрождаться. Некоторые отрицания прошлых злодеяний невозможно отменить; они могут даже предложить методы, которые будут использоваться позже. Однако эта мрачная возможность должна восстановить, а не ослабить нашу веру в превентивный потенциал объявления правды. «Кто же, в конце концов, – спросил Гитлер в августе 1939 года, – вспоминает сегодня об уничтожении армян?»

Итак, существуют комиссии по установлению истины, правительственные расследования, отчеты о правах человека, академические исследования и группы судебно-медицинских экспертов, которые сейчас путешествуют по миру, раскрывая темные тайны массовых захоронений. Эти действия сталкиваются с серьезными препятствиями: техническими проблемами с памятью, политической оппозицией со стороны тех, кому есть что скрывать, а также – иногда искренними, но чаще неискренними – мнениями о том, что старые могилы должны оставаться нетронутыми и что не следует бередить раны, чтобы позволить времени залечить их.

Ниже приведены десять методов, используемых во многих различных комбинациях, для преобразования открытой информации о прошлом в способы ее подтверждения в настоящем.

Формы признания

Комиссии по установлению истины

Комиссия по установлению истины, институт, созданный только в последние два десятилетия, является наиболее резонансным символом раскрытия и признания прошлых злодеяний. Уже существует обширная литература, в которой сравниваются его возможности и решения непростой проблемы связи между истиной и справедливостью. Теоретически возможны три таких связи. Во-первых, комиссия уполномочена только искать истину; это самостоятельное мероприятие, не связанное с назначением юридически признаваемого наказания. Во-вторых, установление истины напрямую связано с привлечением к ответственности – путем выявления подозреваемых преступников или прямой передачи судебного преследования в другой орган. В-третьих, комиссия уполномочена реализовывать или рекомендовать такие процедуры, как примирение, компенсация, посредничество и, что наиболее противоречиво, амнистия и возмещение ущерба. Южноафриканская комиссия по установлению истины и примирению (Truth and Reconciliation Commission, TRC) может способствовать амнистии тех, кто «полностью раскрывает информацию», доказывает, что их преступления были политически мотивированными, и демонстрирует раскаяние.

Отчет TRC является одним из величайших моральных документов нашего времени из-за его приверженности истине как моральной ценности самой по себе. В качестве «исторического моста» к новому обществу комиссия видела свою роль в создании «насколько возможно полной картины» прошлых несправедливостей в сочетании с публичным, официальным признанием невыразимых (Untold) страданий, ставших результатом этой несправедливости[406]. «Untold» означает «огромные», но также буквально «неисчислимые». Публичные слушания (и подробное освещение в СМИ) предоставили людям возможность поделиться историями, которые никогда раньше не рассказывались. Комиссия знала, что ей необходимо прийти к такой версии прошлого, которая позволила бы достичь некоторого общего согласия: «Мы считаем, что предоставили достаточно правды о нашем прошлом, чтобы существовал консенсус по этому поводу»[407]. Но чьей правды? В докладе рассматривается версия правды гораздо более сложная, чем версия «правды, принятой консенсусом». «Деятельность Комиссии» раскрыла четыре понятия: истина фактическая или криминалистическая; истина личная или установленная из свидетельств; истина социальная или результат «диалога»; истина исцеляющая и восстанавливающая[408].

• Фактическая или судебно-медицинская истина: юридическая или научная информация, которая является фиксирующей факты, точной и объективной и получена посредством беспристрастных процедур. На индивидуальном уровне это означает информацию о конкретных событиях и конкретных людях: что именно и с кем произошло, где, когда и как. На уровне общества это означает регистрацию контекста, причин и закономерностей нарушений: интерпретацию фактов, которая должна, по крайней мере, размыть любые отрицания прошлого. Дезинформация, однажды принятая за истину, должна быть лишена доверия.

• Личная и повествовательная правда: истории, рассказанные преступниками и (в более широком смысле) жертвами. Это дает возможность реализовать исцеляющий потенциал свидетельств, дополнить коллективную истину и добиться примирения путем подтверждения субъективного опыта людей, которых раньше заставляли молчать или которые потеряли право голоса.

• Социальная истина: истина, порожденная взаимодействием, дискуссиями и дебатами. Слушания обеспечивают прозрачность и поощряют участие. Противоречивые взгляды на прошлое можно рассмотреть и сравнить. Важен процесс, а не конечный результат.

• Исцеляющая и восстанавливающая истина: повествования, которые смотрят в прошлое, чтобы идти вперед. Истины как фактической записи недостаточно: интерпретация должна быть направлена на цели самоисцеления, примирения и возмещения ущерба. Это требует признания того, что страдания каждого были реальными и достойными внимания.

В докладе навязчиво повторяются движущие метафоры шрамов и ран, открытий и исцелений. Прошлое оставило «неизгладимые шрамы» в коллективном сознании; эти шрамы часто скрывали «гнойные раны»; эти раны должны быть «вскрыты» для «очищения и возможного исцеления» политического организма; однако недостаточно просто «открыть старые раны, а затем расслабиться и дождаться, когда свет очистит их»[409].

В этом вся суть развиваемой мной темы: почему недостаточно просто сидеть и ждать, пока световая засветка подействует?

Уголовные процессы

От Нюрнбергского процесса пятьдесят лет назад до нынешних Международных уголовных трибуналов (по Руанде и бывшей Югославии) и будущего Международного уголовного суда стандартные вопросы правосудия и возмездия остаются одними и теми же. Здесь актуальны два подвопроса.

Во-первых, должно ли коллективное признание правды всегда