годов составил их длинный список, в значительной степени обновив изученные ранее эффекты: чувство обезличенности, ощущение взаимозаменяемости работников, ощущение незавершенности действия1817. Камиль Симонен, в 1950‐х годах бывший вице-президентом Высшего совета по медицине труда и трудовым ресурсам, даже усмотрел в этом возвращение «якобы отмененного рабства»1818. Отсюда вновь выявленная патология: «физиологический и нервный ущерб», подкрепленный невозможностью «работать в своем темпе», что вызывает «раздражительность, досадные инциденты, нервозность»1819. И беспрецедентные свидетельства, описывающие усталость с использованием терминов «раздражение», «кризис», даже «лихорадка», «аффект», «нервы», «раздражение», «напряжение». Царит обстановка резкости, внезапных, если не бурных реакций, что лишний раз подтверждает, насколько «нервное утомление должно противопоставляться физическому утомлению»1820. Такова «ярость», взрыв персонажа книги «Завод женщин» (Usine des femmes) Мари-Франс Бид-Шарретон: «Ее обуревает усталость, страх, что она не сможет выполнить норму, начальник ведет унизительные разговоры. <…> Доведенная до отчаяния, она кричит и яростно бросает железо, платину, другие компоненты»1821. Или волнение токаря, подавленного навязанным ритмом: «В течение нескольких дней у двух токарей случился нервный срыв. Они побледнели и почувствовали, что у них перехватывает дыхание»1822. Или, что гораздо более поразительно, обращение в психиатрическую больницу Бельвиля компаньона Никола Дюбо, работавшего во Флене в 1970‐х годах, и вывод, в котором звучит разочарованность: «Работа на конвейере часто больше влияет на нервы, чем на мышечную усталость»1823. Работая на нем, перестаешь принадлежать себе.

Утверждение «процветания»

И все же бесспорный парадокс: в то время, когда у многих складывается нестабильное положение на работе и она начинает терять смысл, западное общество заявляет о появлении нового «искусства жить», более счастливого, более «процветающего», того самого «благополучия»1824; это слово стало ключевым и после Второй мировой войны связывалось как с медленным ростом индивидуального спроса, так и с увеличением экономического предложения. По словам Бернара Казеса и Эдгара Морена, представлявших в марте 1961 года номер журнала Arguments, впервые посвященный такой теме, «благополучие» предстает «фундаментальной ценностью современности»1825. В быту происходит техническая революция, газ, вода, электричество теперь во всех домах, доступным становится использование кредита, снижаются цены; все это меняет мир жестов, близкого и отдаленного пространства: «Растет количество предметов, используемых в повседневной жизни, множатся потребности»1826. Американская реклама 1950‐х и 1960‐х годов, быстро вдохновившая Европу, внедряла «автоматизм» бытовых приборов, доселе неизвестных: духовки готовили пищу по заложенной в них программе, стиральные машины стирали белье, тостеры поджаривали хлеб, соковыжималки готовили фруктовые соки. «Современный дом» «чудесным образом»1827 высвобождает время, в 1956 году утверждает бренд Reynolds Aluminium, создает «чарующе эффективный»1828 мир, тогда же настаивает бренд Republic Steel Kitchens. «Домохозяйки» преображаются: они разговаривают друг с дружкой по телефону, читают, наряжаются, наблюдают за своими приборами, а все задачи при этом выполняются без их участия. Новая техника не упрощает работу человека, как это уже давно позволяли предыдущие изобретения1829, но заменяет его, преображает домашний мир как никогда раньше. Пока представление о женщине остается неизменным – она по-прежнему лишь хранительница домашнего очага, что препятствует ее самореализации, несмотря на то что в середине века женский труд уже стал набирать обороты1830.

«Благосостояние», усиленно продвигаемое в 1950–1960‐х годах, кроме того, выводит за пределы домашнего мирка, изменяет пространство, время, модифицирует ежедневно совершаемые усилия благодаря транспорту, а наличие свободного времени позволяет расслабиться. Это способ облегчить расползавшуюся, можно сказать, повседневную усталость через бесконечную механизацию окружения, снижение нагрузки, через эскапизм. В передовице журнала Paris Match от 13 января 1963 года речь идет о «новом процветании»: «Какое-то мягкое и глубокое благополучие постепенно овладевает страной и оттесняет на задний план – медленно, но неумолимо – несчастья и темные стороны жизни»1831. Сами формы предметов наводят на мысли о скором исчезновении усилий: аэродинамика машин и двигателей обещает чуть ли не полет, зажигалка становится «продолжением руки»1832, толщина полов в помещениях смягчает шаги. Реклама и слоганы производят переворот в «вещах»: их гибкость сочетается с красотой, возможности – с управляемостью. В обществе складывается, распространяется и становится стандартным «стиль жизни», сохраняя при этом различия по социальным культурам, «уровням», средам: от марки автомобилей до размеров квартир, от выбора зрелищных мероприятий до видов отдыха. При этом наблюдается бережное отношение хотя бы к мнимому равенству. Вот как это выглядит в интерпретации Филиппа Перро:

Свидетельствуя о переходе от традиционного общества к современному, индивидуалистическому, требование равенства, сначала религиозного, а затем политического, сопровождалось, таким образом, абсолютно новыми по своей природе, интенсивности и размаху сравнительной одержимостью, миметическим принуждением, что порождало мечты, амбиции, фрустрации1833.

Тем не менее наблюдения накапливаются: во многих завоеваниях – от холодильника до пылесоса, от проигрывателя до телевидения, от бытовых удобств до транспорта – можно обнаружить все признаки в значительной степени пересмотренной самоотдачи. Упоминается даже «новая свобода», хоть ее «нелегко переносить и человек с трудом к ней привыкает»1834. Вероятно, трудно принимать решения, выбирать, ориентироваться, реализовывать себя в новой «свободе», которой Ален Эренберг подобрал удачное название «усталость быть собой»1835. Жорж Перек описал это в романе «Вещи» (Les Choses), персонажей которого, ставших жертвами принципа «лучшее – враг хорошего», «истощило стремление жить лучше»1836.

Здесь нельзя не учитывать, насколько «развитию техники и промышленности свойственно постоянно создавать новые потребности, то есть трансформировать и расширять понятие благополучия»1837; прежде всего, невозможно игнорировать, насколько сильно, в зависимости от уровня жизни, продолжает проявляться усталость; вероятно, она разная в зависимости от ситуации, но всегда заметная, проникающая в повседневную жизнь, пусть измененная, с нюансами и оттенками: для одних это чувство неумолимой нехватки чего-то, возникающее из‐за постоянного стремления к улучшению, для других – ощущение подавленности, вызванное невыполненными задачами. Объявленному «благосостоянию» не удалось, видимо, вдруг стать изобилием, и чувство незавершенности и, следовательно, усталости усилилось. В середине XX века все более твердая убежденность в прогрессе вызывает к жизни все новые проявления усталости.

Характерны ответы молодых женщин из буржуазной среды, приведенные в журнале Réalités в декабре 1961 года: «Их главная тема разговора – усталость, необходимость держать удар, здоровье мужей, домашние заботы»1838. Уже не прежнее бальзаковское соперничество1839, не «борьба за жизнь» (struggle for life) последних десятилетий XIX века1840, а беспрецедентный индивидуализм, поиск надежды, чего-то «неопределенного», потребление, переросшее в необходимость, стремление к большему и лучшему: «У нее нет ни минуты для себя», – заключает бабушка одной из опрошенных женщин.

Характерны также речи – на