И дальше Павел прочитал, как все случилось в конце лета…

Чоглокова, видно, торопилась организовать рождение наследника. И вот уже ее муж Чоглоков «пригласил нас на охоту на свой остров… Тотчас по приезде я села на лошадь, и мы поскакали за собаками. Сергей Салтыков улучил минуту, когда все были заняты погоней за зайцами, и подъехал ко мне, чтобы поговорить на свою излюбленную тему; я слушала его терпеливее обыкновенного».

Итак, оба отстают от погони за зайцами… И остальные участники охоты, видимо, знающие задачу приезда на остров, делают вид, что не замечают…

И состоялся финал сцены Екатерины с соблазнителем.

«Он нарисовал мне картину придуманного им плана, как покрыть глубокой тайной, говорил он, то счастье, которым некто мог бы наслаждаться в подобном случае. Я не говорила ни слова. Он воспользовался моим молчанием, чтобы убедить меня, что он страстно меня любит, и просил меня позволить ему надеяться, что я, по крайней мере, к нему не равнодушна. Я ему сказала, что не могу помешать игре его воображения. Наконец, он стал делать сравнения между другими придворными и собою и заставил меня согласиться, что заслуживает предпочтения, откуда он заключил, что и был уже предпочтен. Я смеялась тому, что он мне говорил, но в душе согласилась, что он мне довольно нравится. Часа через полтора разговора я сказала ему, чтобы он ехал прочь, потому что такой долгий разговор может стать подозрительным. Он возразил, что не уедет, пока я не скажу ему, что я к нему не равнодушна; я ответила: «Да, да, но только убирайтесь», а он: «Я это запомню» – и пришпорил лошадь; я крикнула ему вслед: «Нет, нет!», а он повторил: «Да, да!» Так мы расстались».

Итак, они разговаривали полтора часа! Но где они разговаривали? Чоглокова, выполняя поставленную Императрицей задачу, привезла ее на остров, где охотятся… Значит? Значит, здесь, как и положено, должен был быть охотничий домик. И если разговор происходил около него или уже в нем, тогда все, написанное Екатериной, приобретает иной смысл. «Он нарисовал мне картину придуманного им плана, как покрыть глубокой тайной… то счастье, которым некто мог бы наслаждаться в подобном случае. Я не говорила ни слова…» Подобное молчание на языке галантного века считалось зовом! И по правилам галантного века он должен был немедля, пропустив восхитительную станцию, именовавшуюся «Изнурительной Нежностью», поторопиться в «Приют Наслаждения»!

И действительно, Екатерина пишет: «Он воспользовался моим молчанием, чтобы убедить меня, что он страстно меня любит… Часа через полтора разговора я сказала ему, чтобы он ехал прочь, потому что такой долгий разговор может стать подозрительным…»

Он полтора часа убеждал ее наедине в том, что страстно ее любит! Как убеждал? Для Павла это вряд ли было вопросом. Павел, живший в галантном веке, понял: мать из-за гроба захотела объяснить ему, как он появился на свет. Поэтому она с рождения называла его всегда «Мой сын».

Более того, далее в «Записках» Екатерина продолжает убеждать его в этом. Она пишет, что когда родила Павла, Елизавета передала ей сто тысяч рублей, а ее мужу – ничего. Справедливая Императрица как бы подчеркнула правду. Екатерина замечает: «Великий князь, узнав о подарке, сделанном мне императрицей, пришел в страшную ярость от того, что она ему ничего не дала»! Елизавета, как пишет Екатерина, «не хотела праздновать первые именины моего сына Павла… Она осталась в Петергофе; там она села у окна, где, по-видимому, оставалась весь день, потому что все приехавшие в Ораниенбаум говорили, что видели ее у этого окна». Поведение Елизаветы, описанное Екатериной, доказывало все то же. Получив желаемое – наследника, Императрица не могла не печалиться, ведь ее род – род Романовых – прерывался, и весьма безнравственно!

Бомба взорвалась. Так в «Записках» мать объяснила сыну, что его отец – жалкое ничтожество. И что он рожден не от законного отца Императора Петра Третьего, а от князя Салтыкова.

После этого князя Салтыкова Елизавета немедленно отправила за границу послом.

Можно представить шок, какой испытал Павел после чтения «Записок» матери. Взбешенный Император подумал было их сжечь, но потом образумился и решил отправить навсегда в секретное хранение. Перед отправлением захотел поделиться тайной матери, нарушившей брачную клятву, обманувшей Бога и мужа, со своим главным другом – князем Александром Куракиным.

Князь Куракин, как мы узнаем далее, был особый человек в жизни Павла. Они дружили с раннего детства. Оба не любили Екатерину, и Павел дал князю на одну ночь прочесть рукопись безнравственной матери…

Князь Куракин, потомок великого литовского князя Гедимина, узнал из «Записок», что нынешние и будущие Романовы – потомки… князя Салтыкова! Он не смог так просто вернуть сенсационный документ. Князь собрал своих крепостных писцов, и за ночь, не смыкая глаз, они сняли копию.

Павел, получив «Записки» обратно, запечатал их своей печатью и отправил в секретное хранение. Оригинал был спрятан, но копия Куракина тайно читалась при дворе его знакомыми. И с нее делались все новые копии… Впоследствии, уже при Николае Первом, одну из этих копий «Записок» Екатерины прочел Александр Сергеевич Пушкин. Он в восторге дал прочесть их великой княгине Елене Павловне («Она сходит от них с ума», – записал Пушкин).

Николай Первый, вступив на престол, прочел «Записки». Назвав Великую Екатерину «позором Семьи», велел главе тайной полиции графу Бенкендорфу немедля изъять все копии «Записок» под страхом самого сурового наказания. Это было тотчас сделано, и все копии были заботливо уничтожены. Но оригинал Царь уничтожить не решился – он лег в конверт, лично запечатанный Императором. Царь запретил читать «Записки» даже свои детям. Но дети мечтали прочесть их. И его сын Александр Второй, едва вступив на престол, приказал Федору Гильфердингу, управляющему Государственным архивом, привезти ему «Записки».

Государственный архив в это время находился в Москве (его эвакуировали из Петербурга из-за угрозы столице во время Крымской войны). Молодой архивист Петр Бартенев помогал Гильфердингу искать рукопись. Бартенев был воистину влюблен в Екатерину! Впоследствии его шутливо называли «последним фаворитом Императрицы». Будучи великолепным архивистом, Бартенев, конечно же, сразу отыскал рукопись. Но, отыскав и прочитав, испугался. Он понял, что очередной самодур на троне, прочтя такую «бомбу», может приказать уничтожить «Записки» – и тем самым лишит мир великого произведения великой Императрицы.

И тогда, сделав вид, что ищет рукопись, он получил время… скопировать запретный текст!

Ради Екатерины Бартенев совершил невероятное. Единственный, кто мог опубликовать «Записки» на русском языке, сделав их достоянием страны и мира, был Герцен и его журнал «Колокол», издававшийся в Лондоне. И убежденный монархист Бартенев повез «Записки» в Лондон к злейшему врагу русской монархии Александру Герцену. Бартенев отлично понимал, чем ему грозит разоблачение. Но ради Великой Императрицы рискнул головой… Дочь Герцена описала в мемуарах, как невысокий хромающий человек тайно появился в их лондонском доме в 1859 году и передал отцу некую важнейшую рукопись…