первый раз ее вырвало, во второй раз – опустилась на землю. Вокруг роились насекомые, кровь капала на цветы душистого горошка… Вивиан пришла в себя в высокой траве. По кости ползала муха. От земли поднимался жар и что-то еще – удушливое, грубоватое, просоленное, почти непристойное. Земля, в которую ударила молния и пролилась кровь, – вот что это было. Муха добралась до верхней точки кости – ствола осины, сломанного ветром, – и взлетела.

Выбеленные очередной молнией, облака гипнотизировали, в них был какой-то странный смысл.

Смогла и я, значит, сможешь и ты.

Сначала Вивиан встала на колени, затем поднялась на ноги и повела Хамелеона дальше. Уже когда они шли мимо загона, сорвались первые капли. Футболка и джинсы спереди были залиты кровью. Ее пришлось уговаривать сесть. Пока ехала «Скорая», Хэнк наложил ей жгут.

Отец был вне себя. Ты обманывала меня! И, что хуже всего, подвергала себя опасности с этой злобной тварью! Джон ненавидел Хамелеона, и это, насколько Вивиан помнила, было взаимно. Он заставил ее поклясться. Поклянись, что больше никогда не приблизишься к нему! Поклянись, что я тебя не потеряю.

После случившегося отец почти два года не разговаривал с дедом. Вот что было хуже всего.

* * *

Кажется, у нее начиналась резь в животе. Вивиан даже слышала ее – тихий скрежет в тишине особняка. Это не помешало ей сжать левый кулак большим пальцем внутрь.

Усиль давление. Надави. Ну же!

В висках стучало, она усилила давление…

Скрежет повторился.

Взгляд упал на винтовой поручень.

Показалось?

Она схватилась за балясину. В том месте, где винтовой поручень крепился к балясине, заскрежетало.

* * *

Придерживая цепь наручников, чтобы та не звенела, Вивиан поднялась по лестнице и скользнула в комнату, куда он перенес ее, когда она была без сознания.

Изредка в воздухе мелькали снежные хлопья, будто пепел с пепелища, раздуваемый ветром. Пролетая мимо окна, они тонули в потемневшем воздухе. Казалось, все пространство от земли до неба наполнено немой угрозой. Деревья точно прислушивались к чему-то.

Вивиан перевела взгляд с окна на широкую кровать. Тусклый свет лежал на стволах, спаренных в горизонтальной плоскости, и она очень ясно представила, как они двигаются налево и направо, выискивая цель. Милый боже, сигнальный пистолет не внушал ей такого ужаса, какой внушало ружье!

Она коснулась ложа из клена, мягко обхватила цевье левой рукой…

Хлопок входной двери.

Выпустив ружье, Вивиан огляделась. Забраться под кровать? Он вот-вот поймет, что ее нет возле винтовой лестницы.

Вторя ее мыслям, снизу донесся голос:

– Вивиан? У меня нет времени на игры в прятки.

Стук ботинок по ступеням лестницы.

Длина цепи позволяет развести руки на фут. Возьми ружье, дождись его, потяни за спусковой крючок…

Вивиан попятилась из комнаты и метнулась в темноту. Толкнула дверь в конце коридора, забилась в угол каморки и зажмурилась, попробовав мысленно перенестись в один из застывших во времени, словно поляроидный снимок, счастливых моментов.

Жаркий летний полдень, монотонное гудение насекомых, солнце прогревает кроны яблонь и плоды, поспевающие на ветвях, высвечивает носящиеся в воздухе паутинки, до первых заморозков еще далеко…

Половицы скрипели под большими черными ботинками.

От холода и нехватки сна Вивиан овладело оцепенение. В животе образовалась пустота, похожая на ту, которая предшествует обмороку. Все представлялось каким-то нелепым, ненастоящим – мучительное сновидение, которое продолжает липнуть к телу после пробуждения.

Дверь открылась.

– Тебе не спасти его, ты понимаешь меня? Единственный человек, кто может спасти Дэниела, – он сам. – Говард что-то достал из кармана шерстяной рубашки и опустился на корточки перед ней. – Дай мне свою руку.

Если она еще могла что-то сделать с замком, с наручниками, то содержимое шприца ломало ноги, волю к сопротивлению и захлопывало дверь.

– Пожалуйста, не делай этого, – тихо сказала Вивиан.

Что-то мелькнуло на его лице – настолько быстро, что эмоцию невозможно было уловить.

– Я действительно сожалею, что втянул тебя во все это. – Он снял колпачок с иглы. – Если бы я мог что-то изменить, это был бы звонок тебе. Когда ты проснешься, все будет позади.

И ударил шприцом ей в бедро. Все произошло настолько быстро, что она не успела опомниться. Смотрела, как он плавно давит большим пальцем на поршень.

Я не причиню тебе вреда… мне жаль… гораздо больше страдания рыбе причиняет страх… и в крови, и в ярости…

Говард достал иглу, введенную почти на всю длину. Боль тут же ушла, и Вивиан погрузилась в чистое блаженство. Хотелось спать месяцами, годами, десятилетиями. Мысль о Дэне потеряла свою остроту, стала шепотом в высокой траве. Тишину наполнил звук биения сердца. Зачем бороться, если цепи нашей жизни выкованы давным-давно?

Глаза закрывались. Вивиан продолжала медленно моргать. Видела, как он потянулся к ней, но не почувствовала прикосновения, будто ее накачали обезболивающим.

Нет, не обезболивающим. Лучше. Безразличием.

Сердце ударило еще раз – оглушительно, – и все исчезло.

* * *

Говард опустил ее на кровать рядом с ружьем, в комнате, в которой девяносто лет назад спал Дэниел Холден с супругой. Снял с нее наручники, укрыл. Какое-то время стоял и смотрел на нее – как тогда, когда она шла в немых октябрьских сумерках, опускающихся на Кливленд. Или в фойе «Хорслейк Инн», восемь дней назад. Вспомнил ее глаза в отсвете огня: ореховые, с пятнами зелени, причем левый глаз казался более ореховым, а правый – более зеленым. В темноте чулана ее глаза и волосы сливались с тенями.

Найти кого-нибудь, кто возьмет тебя за руку, заставит притормозить, вновь наполнит слово «дом» смыслом. Стать кем-то большим, чем убийца. Он был уверен, что ему это не нужно. Но у него всегда были эти мысли, а он их не слышал, воспринимал как шум неисправной сигнализации. Потом она встретилась с ним взглядом, и он первым отвел глаза. Секундная слабость, почему-то ощущающаяся не поражением, а чем-то вроде двери, о существовании которой он даже не догадывался, и тут щелкнул замок.

Когда ему было семнадцать, он думал, что влюбился. Но в семнадцать у него был выбор, сейчас – нет.

То, с какой решительностью она навела на него сигнальный пистолет… Ты слышал ее, напомнил себе Говард. Она любит его, она давала клятвы. Ты сам просил ее вспомнить о них. А она и не забывала.

Вивиан никогда не простит ему то, что он сделает с Дэниелом. Не прикоснется к нему по собственному желанию, без отвращения и страха. Не будет ответа на вопрос «что, если». Она очнется на пассажирском сиденье его внедорожника, когда Хорслейк останется