нашего дома, находящегося вблизи. Барятинские провели эту зиму в Женеве, нужно ли говорить о моем счастье. Мы виделись постоянно, живя одной жизнью. Князь Виктор Иванович (муж моей подруги), бывший моряк, был олицетворением русского барина, европейски образованного, страстно любящего свою родину, с высоким понятием о чести, с простотой обращения и с достоинством, лишенным всякой спеси своего аристократического происхождения. Он написал живые и интересные воспоминания о Севастопольской обороне, в которой участвовал, и о Кавказе во время князя Воронцова[840]. Брат его, фельдмаршал, помимо своей военной знаменитости, был другом Императора Александра II. Сохранилась обширная переписка его с Государем, где затрагивались все вопросы внутренней и внешней политики России, представляющая собой огромный исторический интерес. Весной мы делали вместе экскурсии по живописным окрестностям; одна из них осталась живой в моей памяти. В чудную погоду мы отправились на пароходе в Коппе, известное имение г-жи Сталь[841], где она пробыла несколько лет в изгнании, по распоряжению Наполеона I, и откуда, окруженная всей роскошью природы, она грустно писала: «J’aime mieux le ruisseau de la Rue du Bac»[842], так как ничто не заменяло для нее умных парижских салонов, составлявших ее жизнь. Я чувствовала себя особенно хорошо с моей милой Коконой[843] и ее мужем, разделявшим всегда живо наши удовольствия. Осмотрев дом, мы гуляли по саду, одетому всей свежестью своего весеннего наряда и наполненному веселым пением птиц. Впереди нас бежали наши дети. Мой Кира посреди двух девочек Барятинских, несколько старше и выше его, с развевающимися белокурыми длинными волосами, спускающимися на плечи. Я сказала Коконе: «Какая прелесть этот сад, дающий впечатление земного рая». «Да», — отвечала она и, указывая на детей, прибавила, смеясь: «Вот маленькая душа среди своих двух ангелов-хранителей — а там, в кустах, два демона (в лице Володи Шаховского и Виктора Барятинского, двух мальчиков лет 14), искушающих их на шалости». Мы рассмеялись и долго звали Лили и Ольгу Барятинских ангелами-хранителями маленького Киры. Скоро мы покинули Женеву, я, благодаря ее в душе за все, что испытала хорошего здесь в течение этих двух мирных лет. На прощанье я написала для Навиля маленькую картину, изображающую заход солнца, с большим деревом на первом плане. Я мысленно уподобила эту тему с закатом его жизни, ясным и спокойным, применив ему следующий стих: «Rien ne trouble sa fin, c’est le soir d’un beau jour»[844]. Тридцать лет после сего, будучи в Виши[845], я нарочно заехала в Женеву, чтобы увидеть старого друга (теперь уже ему 90 лет). Он показал мне картину, и память его сохранила все подробности нашей тогдашней встречи. Это меня тронуло.

Мой муж уехал в Россию для обзора имений, а я с детьми направилась в Париж, а оттуда через неделю на морские купания в Ульгат[846]. В первый раз я видела Париж после ужасного пожара[847]. Париж имел тот же беззаботный вид, публика стремилась на бега в Лоншан, но мои родственники были страшно грустны. Более всего их огорчала та широкая волна материализма, которая затопляла, по их мнению, всякую идею о религии, о родине, о реванше… «Ce n’est pas un grand peuple, qui se relève»[848], — говорили они. Все были благодарны заступничеству нашего Государя, предотвратившего своим могучим словом новое нападение Германии. Другие родственники, оставляя на время политику в стороне, ликовали по поводу семейного счастливого события. Это были укоренившиеся в Париже Голицыны. Князь Августин Петрович состоял в одинаковой степени родства с моим отцом по мужеской линии, как и с моим мужем по женской[849]. Мать его была полька (Золотницкая), и так как муж ее[850] не оказывал ей препятствий, то все ее дети были крещены и воспитаны католиками. Августин женился на француженке из знатного рода La Roche Aymon и занимал место в coterie г-жи Свечиной вместе с Монталамбером, Фаллу, Лякордером и другими. Сам он писал статьи в «Correspondant»[851], и его перу принадлежит биография Татьяны Борисовны Потемкиной, очень неполная, так как ему мало известны были подробности ее богато-деятельной жизни. Его дочь[852], недавно выпущенная из воспитавшего ее монастыря, была ослепительной, поражающей красоты, пред самым моим приездом в Париж она вышла замуж за герцога де Шон (Chaulnes), представителя одного из первых имен и первых состояний Франции. Августин был в высшей степени счастлив этой блестящей свадьбой и принес мне портреты молодых. В фамилии его зятя было три герцогских титула кроме того, который он носил. Старший брат был герцогом де Льюин, а вдовствующая мать герцогиней де Шеврез. К сожалению, этот брак не принес ожидаемого счастья. Молодая герцогиня была легкомысленна, а ее belle-mère[853] клерикально строга. Целый ряд романтических, потрясающих событий привел к преждевременной смерти молодого герцога и передаче детей[854] его матери. Сама же молодая герцогиня после скандального громкого процесса, озаглавленного в судебной хронике Гарт: «Entre Duchesses»[855], умерла на 26-м году от рождения в бедной обстановке от чрезмерного употребления морфина. Князь Августин, к счастью своему, не видал крушения блестящего положения своей любимой дочери: вскоре после нашего свидания он уехал на лечение в Пломбьер, где заболел и скончался. Княгиня уехала в Россию с двумя своими сыновьями, которые поступили на службу у себя в отечестве[856]. Младший — Андрей, даровитый и умный, женился на одном из ангелов-хранителей маленького Киры, княжне Леонилле Викторовне Барятинской[857].

В Ульгате сезон еще не начался, и мы были почти одни. Мы заранее списались насчет нашего помещения и наняли целую дачку, очень красиво меблированную, с садиком и видом на море, и устроились в ней по-домашнему, что я всегда предпочитала, оставаясь на продолжительный срок жизни в пансионе или отеле. Я посвящала себя моему мальчику, так как гувернантка его m-lle Deventay осталась в Женеве. Мы проводили дни на пляже, вдыхая соленый морской воздух, следя за ежедневным приливом и отливом высоких, вечно шумящих волн. Иногда, оканчивая гулянье, мы садились в оставленную на берегу лодку, и я читала ему вслух и отвечала на его детские пытливые вопросы. Вечером я сидела на моем балконе, любуясь внезапными озарениями волн фосфорическим блеском, производимым, как говорят, особого рода инфузориями, получавшими это свойство в известное время года. Мало-помалу публика подъезжала. В числе прибывших была г-жа Бутенева, мать моего друга княгини Барятинской, со своими сыновьями Михаилом Аполлинарьевичем, состоящим при посольстве в Лондоне, и Константином, моряком, недавно окончившим кругосветное плавание. В