нас русскому языку; до этого мы говорили только по-французски. Молодой человек был вне себя от счастья, что может таким образом попасть в Париж, поскольку Государь строжайшим образом запрещал русским студентам поездки в столицу либеральной Франции. Антипатия Императора Николая к режиму Короля-гражданина Луи-Филиппа[880] зашла так далеко, что он не захотел держать посольство в Париже. Поэтому дипломатическое представительство возглавлял лишь состоящий в должности поверенного в делах Киселев. Ни Киселев, ни другие члены русской миссии не состояли в браке, и поэтому моя мать, так же как в Вене, занимала в посольстве гораздо более высокое положение, чем ей официально полагалось. Родственные связи облегчали моим родителям прием во французское общество. Кузина матери сочеталась браком с графом Шуазель[881], и, благодаря этой связи, у нас возникло тесное общение с герцогинями Мармье и Фиц-Джеймс[882]; также мы были очень дружны с семьей Сен-При[883]. Кроме того, мать была единственной дамой русской колонии, которая общалась с Королевой Марией-Амелией, супругой Луи-Филиппа, и, так как Король придавал особое значение дружеским связям с Россией, мать стала предметом неустанного благосклонного внимания. У нас была веселая и счастливая жизнь. Молодой учитель из России ежедневно давал нам уроки русского языка, в то время как священник отец Васильев приобщал нас к основам православной религии. У нас была английская гувернантка, и мы регулярно посещали превосходные курсы мсье Колара.

Наступил 1848 год. Повсюду горячо обсуждали политические вопросы, и хотя в нашем возрасте мы не понимали, о чем, собственно говоря, шла речь, мы все же чувствовали, что надвигается какое-то важное событие. Накануне первых беспорядков уже весь Париж знал, что наступающий день приведет к кровавым столкновениям. Поэтому нам запретили встречаться с подругами на Елисейских Полях, и мы, совершенно не собираясь на это обижаться, громко ликовали: «Ура, завтра будет революция!» Произносить это слово, так импозантно звучащее, было для нас настоящим удовольствием, хотя его значение мы плохо сознавали. На прогулке мы зашли в магазин, где продавались превосходные горячие вафли, и гувернантка спросила продавщицу: «Завтра вы, конечно, закроете магазин?» — «Нет, мадам, — отвечала женщина, — наоборот, мы заготавливаем побольше теста, так как завтра наверняка будет масса людей!» Но на следующий день уже не было речи ни о вафлях, ни тем более о курсах Колара. На улицах стали сооружать первые баррикады, толпа кричала: «Долой Гизо!» Скоро то тут, то там стали раздаваться звуки выстрелов. Вечером у нас должен был состояться концерт, однако, по понятным соображениям, не появились ни музыканты, ни гости. Тем временем распространился слух, что повстанцы врывались в отдельные дома в поисках оружия. Мой отец решил закопать в саду свою небольшую коллекцию кавказских шпаг и охотничьих ружей, и мы, дети, с большим усердием притаптывали ногами землю, твердо убежденные, что этим приносим огромную помощь нашим родителям.

2 марта 1917 года[884] все это я в мельчайших подробностях рассказала Государю Николаю II[885], чтобы продемонстрировать ему, как незначительные события могут перерасти в революции исторического значения. Царь, который только что после своего отречения прибыл в Царское Село, выслушал меня с большим вниманием и затем погрузился в глубокие размышления.

Отец, когда начались столкновения в 1848 году, начал подготавливаться к отъезду, так как предполагал, что дипломаты будут отозваны; но вместо этого поступило указание оставаться в Париже и выжидать. Тем временем повседневная жизнь уже пошла своим чередом, только теперь наша прислуга появлялась иногда в форменной одежде национальной гвардии, и повсюду сажали и торжественно освящали тополя, «деревья свободы»[886]. Огромные процессии демонстрантов шли к ратуше, где требования, которые выдвигали выступающие, как снег под солнцем таяли под потоком ораторских слов Ламартина. В те дни Ламартин был единственным человеком, который своим ораторским талантом был способен поддерживать порядок; если бы он хоть раз охрип, это могло бы немедленно привести к повторному перевороту, так как власть временного правительства фактически равнялась нулю. На прогулках нам нередко попадались кареты, в которых восседали дамы в белых платьях, представляя собой живые картинки, изображавшие ту или иную гражданскую добродетель. Тогда мне казалось, что никто из парижан не проявлял так открыто свою общественную позицию, как эти дамы, дрожавшие от холода в своей декольтированный одежде из тарлатана[887]. Месяцы относительного спокойствия через некоторое время сменились периодом новой борьбы, которая проходила на этот раз гораздо более ожесточенно и кроваво. Все мужское население города сражалось на баррикадах в том или ином лагере; воздух дрожал от залпов винтовок и артиллерийского оружия, все магазины были закрыты, и перед домами женщины щипали корпию для перевязки. Несколько русских семей перебрались в здание нашего посольства, и их там устроили настолько хорошо, насколько это было возможно. Внезапно распространился слух, что архиепископ Парижа, монсеньор Аффр, ранен на баррикадах. Действительно, достойный иерарх, невзирая на опасность, с крестом в руке появился в месте самой яростной схватки и попытался остановить братоубийство. Его ранила случайная пуля. Однако этот случай произвел на обе воюющие стороны такое глубокое впечатление, что битва приостановилась. После того как восстание было окончательно подавлено, мы в сопровождении матери осмотрели улицы, где опустошения были самыми сильными, в частности, в пригороде Сент-Антуан; там почти на всех углах расположились передвижные амбулатории, окруженные со всех сторон обливающимися кровью ранеными.

Несколько недель спустя мы уехали в Диепп, где собралось многочисленное парижское общество, чтобы отдохнуть после волнений тех ужасных дней. Естественно, все говорили не только о политических событиях, имеющих местное значение, но и о всей восставшей Европе. Среди многочисленных знакомых моих родителей находились Карл Альберт, а также принцесса Монлеар, мать Короля Карла Альберта, того самого, который поднял борьбу за освобождение Пьемонта от австрийского владычества. Внешне принцесса была похожа на старого ландскнехта: высокого роста и крепкого телосложения, а на лице отчетливо виднелись седые усы. Предполагаю, что она была очень умным собеседником, потому что все присутствующие искали ее общества.

Предстоящие выборы занимали умы. Каждый из кандидатов повсюду восхвалял свою партию и карикатурно высмеивал противников. Еще я помню шарж, который в те дни часто вызывал смех: на рисунке был изображен принц Луи Наполеон, борющийся с орлом, пытающимся похитить у него шляпу. Русское государство, пожалуй, единственное из всех европейских государств, не было потрясено этой революцией, и когда в следующем году восстание в Венгрии стало угрожать существованию Австрии, Царь Николай совершил серьезную ошибку, послав туда свою армию для спасения дома Габсбургов. Вследствие этого шага он испортил отношения с Венгрией и одновременно укрепил то венское