Макар отрицательно покачал головой.

– Мы поехали все вместе покататься на роликах. На Тульской отличная площадка. Тимофей все время был на наших глазах, а потом вдруг раз – и исчез. Знаете, наверное, как это бывает с детьми. Отвернешься всего на секунду, а его уже нет. Дина первая заметила его исчезновение и вдруг стала очень взрослой и сосредоточенной. Видимо, в тот момент она начисто забыла о своей роли. «Марина, вы должны дать объявление по громкой связи! Лиза, беги проверь игровую». И исчезла точно так же, как Тимофей. Десять минут спустя я стояла возле стойки объявлений, сами можете представить, в каком состоянии. Лиза и Боря со мной. И вдруг видим – идут вдвоем! Вернее, едут.

– Где Дина его нашла?

– В туалете! Тимофей захотел в уборную, а сказать нам постеснялся. И метнулся туда, как был, прямо на роликах. Она обыскала все туалеты и обнаружила его этажом ниже. Меня тогда поразило, что чужая девочка сообразила, куда мог уйти мой ребенок, быстрее, чем я, его мать! Но она всегда понимала их. И Лизу, и Тимофея. Я потом спросила ее, отчего же она мне сразу не сказала, где он. Знаете, что она ответила? Нет, вы никогда не догадаетесь!

Макар добросовестно подумал и признал, что не догадается.

– «Вам было бы неприятно среди писсуаров, Марина. А мне пофиг. Что я, ссущих мужиков не видела?»

Илюшин засмеялся – так похоже она передразнила грубоватую манеру Динки.

– А потом, когда все это случилось, – Марина неопределенно повела рукой, – мы совсем растерялись. Оказалось, были другие семьи, мы не первые…

– …а я вам еще когда говорила! – не удержалась домработница.

– Лида Ивановна!

– А чего сразу!.. Вас обобрали, не меня!.. Мне-то что! На чужом дворе – хоть трава не расти!

Она хотела еще что-то добавить, но махнула рукой.

– Мы с Борей и детьми решили, что постепенно все забудется, – сказала Марина. – Но через несколько месяцев мне стало ясно, что… – Она замялась. – Я выяснила, где содержат Дину. Получила разрешение на свидание. Она не ожидала меня увидеть. Я только успела сказать, что мы на нее не сердимся, и она сразу зарыдала, точнее – завыла, это невозможно было слушать, такая сдержанная девочка – и вдруг этот вой… как зверь в капкане. Я перепугалась, закричала, чтобы вызвали врача… Никого, конечно, не вызвали, а просто увели ее, то есть утащили. Ужасно. Потом она отказывалась с нами видеться, хотя пытались и я, и Боря… Я выяснила, что ее изредка навещает один мужчина, кажется, отчим. Он собирал ей посылки. Мы договорились, что он будет предупреждать заранее, и передавали с ним разное… То, что всегда требуется молодой девушке. Мужчина не всегда может сообразить…

Марина развела руками, словно извиняясь за мужчин.

Они помолчали.

– История, которая происходила на моих глазах… – начал Макар. – Я рассказал вам ее не до конца. Дело в том, что у меня был ваш номер телефона, потому что Дина хотела вам кое-что передать. Я сейчас вернусь… – Он встал. – Лида Ивановна, не откажите в помощи…

Неразборчиво бубня под нос, домработница побрела за ним.

Минуту спустя она распахнула дверь и придержала, пока Илюшин заносил громоздкий пакет в столовую. Прислонив его к стене, он вытащил складной нож и осторожно удалил упаковку.

– Дина приложила колоссальные усилия, чтобы вернуть его, – сказал он. – Мы с напарником только помогли ей найти человека, который был организатором краж.

Марина не отвечала, глядя на портрет. Илюшин секунду смотрел на ее лицо, затем встал и вышел.

В соседней комнате он по привычке хотел устроиться на подоконнике, но спохватился и придвинул стул.

Во дворе под деревьями девушка, очень похожая на мать, играла с собакой. Псина, несмотря на хромоту, резво носилась с мячом и подпрыгивала за тарелкой.

Девушка заметила Илюшина, отбросила мяч и вбежала в дом. Несколько секунд спустя она стояла перед ним – запыхавшаяся, взволнованная.

– Вы приехали по поводу Динки, правда?

Макар кивнул.

– Она к нам вернется?

Илюшин, озадаченный этим вопросом, молчал, и девушка шагнула к нему, мгновенно вспыхнув.

– Слушайте, вы! Мне плевать, что вы о ней думаете! Это вообще не ваше дело! Мы знаем… я с ее матерью разговаривала, это же ужас какой-то, чудовище, даже папа сказал, что она бессердечная! А вы… что вы можете понимать!

Макар смиренно согласился, что понимать он ничего не может.

– Где она? Говорите сейчас же!

Динка

Моя смена закончилась в четыре. Я немного поболтала с девушками на раздаче, которые в любую свободную минуту принимались сплетничать об актерах, сменила униформу на свою одежду и побрела домой.

Комнату в общаге мы делили с двумя девчонками из нашей столовой. Жуткий клоповник, по правде сказать. Но из окна видны крыши и телебашня. Ну, и еще окна второго корпуса. Я поняла, как чувствуют себя рыбы в двух соседних аквариумах в зоомагазине.

Лифт опять не работал. Я тащилась вверх по бесконечной лестнице, пропахшей куревом, и ни о чем не думала.

Вот чем мне нравилась моя работа. Постоишь над раковиной с посудой несколько часов – и ни единой мысли в голове. Как будто ты их смыл вместе с засохшим картофельным пюре.

Туда им и дорога.

Мои соседки еще не вернулись. За стеной бранилась семейная пара, – лаялась, как говорила моя мать, и надо признать, ее словцо куда точнее отражало то, что происходило между ними. Жена гавкала, муж рычал, и время от времени оба переходили на ожесточенный визг. С другой стороны выпивали, но сдержанно. Наверху пели.

Мое новое жилище напоминало полку в плацкартном вагоне. Только, кажется, этот поезд никуда не ехал, а просто стоял на полустанке.

Знаете, а ведь Ясногородский не удивился, увидев меня.

Когда мы узнали, где он скрывается, Сергей спросил: почему я уверена, что картина все еще у него? Зачем ему портрет незнакомой бабы?

Макар только улыбнулся. Он-то понимал.

Леонид Андреевич ни за что не избавился бы от этой картины. Ни за что! Я была уверена: он повесит ее на видное место, может быть, даже в спальне, чтобы утром, открывая глаза, первым делом видеть не облака, не листья на деревьях, а осязаемое подтверждение своей победы. Это был его золотой кубок. Он получил его, когда переиграл меня.

Но за эти годы все изменилось.

Он скучал по мне. Я увидела это по мгновенной радости, мелькнувшей в его взгляде прежде, чем выражение глаз вновь стало непроницаемым. Усталость и прочно въевшуюся брезгливость смыло с его лица, как мусор – волной. Передо мной был прежний Леонид Андреевич, вальяжный и добродушный.

Он боялся меня.

Он был счастлив, что я пришла.

Я знала, потому что и сама чувствовала то же самое.