Тройка вполне интернациональная – азиат, ариец, негр. А такого не может быть, потому что и корейцев, и кенийцев сменили ещё год назад англичане и поляки. Ряженые это, стало быть… Могли бы и поаккуратнее работать…

И глаза у них такие – то ли обкурились, то ли обдолбались. А ты заметил, Печкин, что вольные сталкеры никогда наркотой не балуются?

Только хотел я высказать свои претензии ведьме – вижу, что миротворцы эти липовые поднимают стволы…

Всегда надевай броник, Печкин, это дело тут окупается. Да и не так тяжелы кевларовые броники. Своя ноша не тянет.

Меня бросило на асфальт, а чету Макомберов закрыл своим широким телом Железный Дровосеке. Мне даже помстилось, что слышно, как от него пули отскакивают.

А от мнимых миротворцев пули мистера Скуби не отскочили – вошли куда надо.

Кое-как встаю, беру леди за плечико.

– Ни хрена себе – ваши люди, – говорю. – Ничего не скажешь, крепко прикрывают…

– Это недоразумение, – говорит ведьма, и физиономия у неё делается белой и растерянной.

Тут начинает у меня болеть голова, хоть я вроде бы ею не прикладывался. И отчего-то хочется мне прямо вот сейчас взять и пристрелить чету Макомберов. Очень хочется, еле сдерживаюсь.

– Контракт расторгнут, – говорю. – В империалистических разборках не участвую. Вы не предупреждали, что у вас могут здесь оказаться конкуренты…

Миссис Макомбер меня не слушает, но личико у неё все белеет и белеет, а глаза лезут на лоб.

Потому что майор Макомбер поднимается в инвалидном кресле во весь свой немалый рост и делает шаг вперёд.

– Сука, – говорит майор. – Старая сука. С каким наслаждением я сейчас прикончу тебя…

– Элмер, – говорит она дрожащим голосом. – Элмер, ты исцелился, как я и обещала… Господь наградил меня за мои старания…

Я ничего не могу понять. До Монолита ещё як до Киева рачки. А желание молодого калеки уже исполнилось, но мне всё сильнее хочется его пристрелить.

Я даже рожок отстегнул, чтобы не поддаться этому желанию.

Конечно, Монолит здесь ни при чём.

Это работа контролёра.

Сперва контролёр вёл этих самозваных миротворцев, а когда мистер Снупи их повалил, переключился на нас.

Но то ли контролёр не очень продвинутый, то ли слишком много сил он потратил, чтобы поднять парализованного Макомбера, поскольку я всё ещё сопротивляюсь воле монстра.

Кстати, где он?

– Гадина, – говорит герой Ирана. – Ты переломала всю мою жизнь. Лучше бы я умер тогда, под Тебризом. Но нет, твои коновалы вытащили меня с того света, чтобы ты наслаждалась моей беспомощностью. Ты и на ноги меня подняла единственно из-за того, чтобы…

Вряд ли контролёр заставляет парня всё это говорить. Просто он намолчался. И намерения у них совпали. Бедняга. Но вот когда тварь доберётся до мозгов мистера Снупи, если у него действительно человеческие мозги… Где же этот мерзавец…

– Снупи! – ору я. – Слева! Второй этаж, седьмое окно от угла! Ментальный монстр!

Снупи посылает гранату в указанное окно.

Мистер Макомбер разносит голову леди Рите.

Безголовая леди поворачивается ко мне и дважды стреляет из своего «дезерта».

Я пристёгиваю рожок и стреляю в майора – не знаю, по своей ли воле.

Впрочем, всё могло происходить и в обратном порядке, один хрен ничего не помню, «дезерт игл» дура серьёзная. Но как-то вот так.

А когда я открыл глаза, то увидел незнакомое лицо – это был доктор Крачковский, впоследствии Пилюлькин.

Потом слышу голос Большого:

– Бога будешь молить за этого салагу, сталкер!

– Какого салагу? – спрашиваю.

– Да того, который с Додоном пришёл… Юношу… Он-то тебя из города и вынес на закорках…

– Сильно меня повредило? – говорю.

– Кевлар пробило, – говорит доктор. – Но далеко пуля не вошла, пинцетом вытащил. А вот ты с двумя пальчиками на правой руке попрощайся…

– А где сейчас этот салага? – говорю.

– Ушёл, спешил куда-то, – говорит Большой. – Должно быть, снова кого-то спасает…

Вот так я перестал играть на гитаре и обменял два своих пальца на две ноги Мыла. И так я стал крестником Белого.

Мыло тоже стал считать себя его крестником.

А куда делся мистер Снупи, для всех загадка. Мисс Элис всё кричала, что это чрезвычайно ценный экземпляр и она сама пойдёт за ним в Зону, но я, раненый воин, убедил её поехать со мной в Испанию на корриду.

Как раз июль начался.

Кстати, мистера Снупи до сих пор ищут – и сталкеры, и вояки, и ребята из НАСА. Даже в болото лазили – правда, не все оттуда вернулись.

Потому что люди верят мне. И ты, фрилансер, верь – всё именно так и было…

Бар в Зоне – всё равно что поэт в России. То есть он больше, чем бар.

Это и гостиница, и филиал банка, и медпункт, и фактория для сбора артефактов, и клуб по интересам.

Интересы же у вольных сталкеров чрезвычайно разнообразны. Существует, например, ретро-бар «Золотая нога». Среди сталкеров имеются футбольные фанаты, но особого рода. Им дела нет до современности, они собираются для того, чтобы смотреть записи матчей прошлого, точнее, чемпионатов мира и Европы начиная с 1966 года. Причём болеют каждый за свою команду, спорят, ругаются и дерутся. И даже тотализатор у них работает, хотя результаты ристалищ уже давно и прочно вошли в историю.

Но всяк сходит с ума по-своему.

Есть свои бары у «Долга», у «Свободы», у военных, у научников… Чужому там лучше не появляться.

И есть такие точки, где могут встречаться все и со всеми на нейтральной территории. Естественно, там господствуют вольные сталкеры, точнее – Большой. Его фотопортрет неизменно освящает красные углы подобных заведений: азиатские глазки, кавказский носяра, арийский подбородок…

Самый главный из этих баров носит название «Хардчо» – тем самым подчёркивается родство его с такими прославленными гадюшниками, как «Боржч» и «Шти». Пуленепробиваемая вывеска над входом гласит:

HURDЧО INN

Прежде всего бар славен тем, что в нём не переводится коньяк. Правда, каждый раз благородный напиток именуется по-иному: сегодня «Двин», завтра «Камю», потом «Наполеон». «Ахтамар», «Хеннесси», «Кизлярский», «Арарат», «Плиска», «Арманьяк» и Зона ещё знает как. Хотя на вкус и послевкусие они совершенно идентичны. Так ведь это и на Материке сплошь и рядом бывает.

Ветераны толкуют, что под «Хардчо» закопаны в землю несколько железнодорожных цистерн с коньячным спиртом. Якобы их бросили на станции ещё в достопамятном 1986-м, а Большой обнаружил, перетащил и собственноручно зарыл. Большому вообще приписываются нечеловеческие подвиги. Тем не менее коньяк в «Хардчо» действительно не переводился даже в самые блокадные времена, когда Зону пытались изолировать по-настоящему.