Миних обладал необычайной виртуозностью в описании собственной роли в успехах армии — что ни день, то реляция о победе, хотя и малозначительной, но возведенной умелым пером фельдмаршала в успех первостепенной важности. Между тем эти успехи являлись не использованием его скромных полководческих дарований, а элементарными просчетами защитников Данцига. Они, например, умудрились оставить неукрепленными высоты, опоясывавшие Данциг, чем воспользовался Миних, занял их и приобрел удобные позиции для бомбардировки крепости. 22 марта он доносил: «Я до сего числа каждый день с авантажем один пост за другим от неприятеля счастливо обладал и оного в тесноту тем пригонял» и где «оный стоял ныне нашими редутами и линиями места заняты».

Если не было никаких, даже маленьких успехов, то фельдмаршал отправлял реляции с клятвами о готовности «с верностию служить» императрице или служить «не щадя живота моего до последней капли крови» ради благополучного исполнения ее желаний.

Шотландией и фортом Зоммершанцем осаждавшие овладели без существенных потерь. Миних полагал, что с такой же легкостью он овладеет фортом Гагельсбергом, и без предварительной разведки отравил восемь тысяч солдат штурмовать его, но напоролся на мощные укрепления и потерял более двух тысяч убитыми и ранеными солдат и 120 офицеров.

За столь значительные потери Миних должен был оправдываться. 7 мая 1734 года он писал императрице: «Хотя я о сем упадке весьма сожалею, только при атаке такого крепко противящегося города и имеющегося довольный гарнизон и сильную артиллерию без того пробыть никак невозможно»[279]. Адъютант Миниха полковник Манштейн заметил: «Если бы гарнизон сумел воспользоваться неудачей этого штурма и тотчас же сделал бы вылазку с большей частью своего войска, то этим бы принудил русских снять осаду»[280].

Русским войскам как раз и недоставало артиллерии, что задерживало бомбардировку города. Она началась только 18 апреля — после того как русские корабли доставили осадные пушки. Но в это же время на рейде у Данцига маячила французская эскадра в 11 кораблей с десантом в 2040 человек. Ей удалось овладеть тремя русскими галиотами, но зато французы потеряли высадившийся у Вейхзельмюнде десант, в полном составе сдавшийся русским войскам. Эскадра удалилась восвояси.

В дни бомбардировки Данцига на город было сброшено 2300 бомб, которые, по словам Миниха, на защитников «никакой склонности к сдаче города не оказали». Думается, что Миних сознательно принижал значение бомбардировок, чтобы подчеркнуть личные заслуги в капитуляции Данцига. «Я за немалое незапно счастие причитал, за которое Богу благодарение должен, что токмо одними угрозами и страхом такую капитуляцию получил». Способность Миниха внушать страх и угрозы не подлежит сомнению, но они не принесли желаемых результатов — король бежал, чем освобождал население от присяги, и стоило ли нести жертвы и неудобства от осады и бомбардировок города? С бегством короля защита города утрачивала смысл.

Капитуляция Гданска, подписанная Минихом, представителем Саксонии и двумя депутатами магистрата 28 июня 1734 года, состояла из 21 пункта и предъявляла городу жесткие требования. Главные из них — население признавало королем Августа III и обязывалось выплатить контрибуцию в два миллиона ефимков, один из них за соучастие в бегстве Станислава, если оно будет доказано. Магистрату разрешалось отправить в Петербург депутацию, которая «о должном прощении просить имеет». Любопытна десятая статья капитуляции, включенная конечно же по инициативе Миниха: за то, что «в противность военному обыкновению» во время осады звонили колокола, жители города должны были «заплатить генеральству, артиллерийскому и инженерному корпусу» 30 тысяч червонных.

В итоге войны за польское наследство Россия добилась своего: ставленник Франции Станислав Лещинский был изгнан из Польши, на троне утвердился угодный России кандидат, французы, с которыми русские впервые в истории столкнулись на поле брани, потерпели поражение. Но за эти успехи страна заплатила дорогую цену — в Польше полегло, по данным самого Миниха, свыше восьми тысяч солдат и около двухсот офицеров.

Под стенами Данцига проявилась характерная для Миниха черта — с немецкой педантичностью он стремился достичь славы, жертвуя ради нее жизнью русских солдат. Доказательство тому — соотношение потерь от боевых действий и болезней. Под Данцигом произошло лишь одно кровопролитное сражение, унесшее по вине фельдмаршала около двух тысяч убитыми и ранеными. Остальные шесть тысяч — жертвы болезней и изнурительных работ. А. П. Волынский, лично наблюдавший состояние русской армии, осаждавшей Данциг, отмечал: Миних «завел шансы великие и воинские де люди утруждены были работами великими и излишне тем людям было от него изнурение»[281].

К победам военным надобно присоединить и победу русской дипломатии — ей удалось воспрепятствовать усилиям версальского двора вовлечь Швецию в войну за польское наследство. Впрочем, этот успех не следует преувеличивать — дело в том, что Швеция в 1734 году располагала сухопутной армией в 35 420 человек, по численности более чем в семь раз уступавшей русской, поэтому надежды на реванш были крайне сомнительными[282].

Потерпев неудачу с вовлечением Швеции в войну против России, французская дипломатия сосредоточила свои усилия на натравливании против нее южного соседа — Турции, убеждая ее в том, что в случае побед турок их поддержат шведы. Здесь ей сопутствовал успех: в 1735 году между обеими странами начались военные действия. Франция, однако, этим не довольствовалась и вместе с Турцией усилила нажим на Швецию, убеждая ее, что наступил самый благоприятный момент для пересмотра условий Ништадтского мира. Турки обещали шведам не складывать оружия до тех пор, пока Швеция не получит провинций, утраченных по Ништадтскому миру. Франция тоже не скупилась на обещания, обязавшись выплачивать ей субсидии не только ежеквартально, но за год вперед.

В Стокгольме были, однако, осведомлены о «слабом состоянии» турецкой армии и поэтому оказались глухими к призывам турок[283]. Тем не менее султанское правительство в 1736 году отправило в Стокгольм посольство с проектом трактата о дружбе, оборонительном и наступательном союзе против России. Посольство довольствовалось скромным успехом — 1 марта 1737 года ему удалось заключить лишь шведско-турецкий торговый договор. На этот раз прогноз Остермана оказался правильным: он полагал, что шведы не рискнут напасть на Россию, ибо знали — ей ничего не стоило заключить мир с Османской империей, и тогда Швеции придется мериться силами в одиночку с сильным противником.