Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Марионетки ближнего боя могут мне соответствовать, но только потому, что их техника — моя техника, а их прочность — прочность материалов, — отец вздохнул и надел привычные очки. — Но как же мне улучшить марионетку дальнего боя по твоему?
— Ниндзюцу, — просто ответил сын. — Ты же знаешь, это возможно.
Отец нахмурился и смерил его взглядом. О да, он знал. Но Шиццу Акасуна никогда не пойдет на то, чтобы превращать людей в куклы. Его гордость и понятия о чести и достоинстве шиноби никогда ему не позволят. И не только ему, но и кому-либо еще.
— Мы это обсуждали, — припечатал он, выдохнув. — Твой проект аморален. Песок не будет этим заниматься.
— Ты говоришь так, будто бы ты — Казекаге, — Сасори позволил себе слабую усмешку. — Не тебе решать.
— Казекаге тоже тебя не поддержит, — отмахнулся отец, повернувшись спиной. — Тебя никто не поддержит.
— «Вот уж где ты ошибаешься,» — мрачно подумал Сасори, но вслух произнес другое. — Бабушка меня поддерживает. Да и ты тоже.
— Но не в этом, сын, — терпеливо парировал глупость джонин. — Идем. Время обеда.
Вот это Сасори в отце нравилось — постоянство. Шиццу Акасуна считал, что четкое выполнение установленных когда бы то ни было правил следует соблюдать ровно до тех пор, пока эти самые правила актуальны. Их всегда возможно поменять — консерватором и дураком он не был, но он утверждал, что менять правила просто так не дано никому. Сасори было близко это, потому что эти незыблемость и точность буквально всем своим смыслом резонировали с его искусством.
Хотя это лишь полумеры. На самом деле о вечности в этом доме и речи быть не может. И, как памятник этой ненавистной скоротечности силы, с ними всегда обедал дедушка Эбизо.
— Вот так, господин, — тихо приговаривала мама, хозяйничая рядом с братом бабушки. — Прошу вас…
Парализованный двадцать лет назад, бывший шиноби ел молча. И пил молча. И даже жил практически беззвучно. Нет, он не был совсем нем, и даже мог худо-бедно изъясняться с помощью ужимок и звуков, на которые все еще было способно его покалеченное горло, но предпочитал не делать этого. Вот так вот скоротечно и бессмысленно когда-то сильный и своевольный шиноби стал мусором. Просто отходом.
Ого! А ведь это мысль!
— Как продвигается твоя работа? — улыбнулась мама, подумав, будто Сасори засмотрелся на нее. — Чие-сама сказала, что ты работаешь над своим Геноске.
— Уже нет, — Сасори вытер губы салфеткой. — Я принял решение не продолжать с ним работу. Если хотите, могу оставить его вам.
— Такую сильную куклу? — брови матери приподнялись. — Уверен, сын? Скоро у тебя важный экзамен, разве нет? Тебе нужны все доступные мощности. Я даже готова помочь.
— У тебя есть своя работа, Сануми, — произнес отец, отпивая чаю. — А у Сасори своя.
— Извини, — мягко улыбнулась мама. — Твой папа слишком строгий.
Доминирование. Сасори всегда вспоминал это слово, когда общался с отцом.
Характер Шиццу Акасуны был непохож ни на один из характеров, когда-либо виденных Сасори. Отец был строг, планомерен, объективен и педантичен. При этом он, казалось, не обладал даже толикой фантазии, просто беря и совершенствуя все, что только можно, до одному ему известного идеала.
Очень редко он казался человеком. Почти никогда, если честно. И это делало его таким популярным в Стране — многим он казался совершенным.
Сасори ненавидел такое совершенство.
Что поразительно, они были похожи. Все члены клана Акасуна отличались одним очень важным качеством — они поклонялись силе. Своей, чужой — неважно. Началось ли это с уважаемой Чие или было до нее, неизвестно, но очевидно одно — это самая важная черта всех членов клана. Сама Чие проявляла это в любви к сильным мужчинам. Говорят, в молодости она была не слишком уж и избирательна, но спала именно с мужчинами, потому что женщин сильнее себя попросту не находила. Ее единственный ребенок — Шиццу, проявлял тягу к силе наиболее прямым и простым (в своем стиле) путем — он ее добивался. Совершенствовал себя и все вокруг, чтобы представать перед врагами идеальным бойцом.
Сануми оказалась в клане в качестве жены патриарха и была выбрана не за любовь к силе. Идеальный отец нашел идеальную женщину для того, чтобы зачать идеального ребенка. О да, он полюбил ее в процессе, но это к делу не относится.
Сам Сасори считал своим интересом искусство. И подлинным искусством для него была сила. Конечно, в детстве он подражал отцу и бабушке, но уже в двенадцать лет понял, что они оба ошибаются. Их представления о силе скудны и бесполезны, потому что они не предполагают постоянство этой самой силы.
Совершенная сила — та, которая никогда не утеряется и будет даже продолжать расти. Только этой силе был верен Сасори. Силе вечности.
И он даже столь добр, что готов поделиться этой силой с любым.
— Спасибо, мама, — Сасори очертил на лице улыбку. — Но я справлюсь сам. Уеду на пару дней к фронту — нужно закончить свои исследования, и уже там пройду испытания Казекаге-сама.
— Целеустремленно, — обрадовалась мама. — Что исследуешь? Механизмы или чакру?
— Яды. У нас тут мало что растет, зато на фронте трав и цветов полно. Если хочешь, я пришлю тебе финальный букетик, когда закончу.
— Только не мгновенного действия. Такие у меня есть. Что-нибудь ослабляющее.
— Ладненько. А что с Геноске? Оставить его вам?
— Оставь, — махнул рукой отец. — Я исследую его.
— «Будет забавно, если после этого он изменит свое мнение», — подумал Сасори, доставая из подсумка свиток. — «Ну а даже если и нет — меня тут уже не будет…»
Он встал и прошел к углу зала. Там находился стеллаж, на котором покоились точно такие же свитки, что и тот, что он держал в руке. Сасори выбрал место поинтереснее, и Геноске занял его, почетно посылаясь куда подальше, а точнее — оказываясь в отчем доме на веки вечные.
Которые тут же пройдут, когда отец исследует куклу.
— Дедушка Эбизо, — Сасори вдруг повернулся к старику и задумчиво на него посмотрел. — Извините… может быть, составите мне компанию? Хотя бы по дороге на фронт?
Отец вскинул бровь, а мама удивилась куда отчетливее. Впрочем, сам дедушка Эбизо особого удивления не