В качестве меновой ценности всякий отдельный товар становится мерилом ценности всех других товаров. Наоборот, всякий отдельный товар, по которому все другие товары измеряют свою ценность, становится адекватным выражением меновой ценности; благодаря этому меновая ценность становится особенным, исключительным товаром, который, непосредственно превращая в себя все другие товары, овеществляет общее рабочее время денег. Таким образом в этом товаре разрешается противоречие, которое заключает в себе товар как таковой, — общность эквивалента для всех в качестве особенной потребительной ценности и благодаря этому потребительную ценность для всякого или иначе общую потребительную ценность. Таким товаром являются деньги.

В деньгах кристаллизуется меновая ценность товаров как особенный товар. Денежный кристалл — необходимый продукт менового процесса, и в нем фактически уравниваются между собою разнообразные продукты труда и таким образом фактически превращаются в товары. Деньги инстинктивно возникли историческим путем. Непосредственная меновая торговля, естественно возникающая форма менового процесса, представляет собою скорее начинающееся превращение потребительных ценностей в товары, чем превращение товаров в деньги. Чем больше развивается меновая ценность, чем более потребительные ценности становятся товарами и чем более вследствие того меновая ценность приобретает свободный облик и перестает быть непосредственно связанной с ценностью потребительной, тем настоятельнее дело идет к возникновению денег. Сначала роль денег играет один или несколько товаров, представляющих наиболее общую потребительную ценность, как скот, зерно, рабы. Функцию денег исполняли поочередно очень разные, более или менее неподходящие товары. Если в конце концов эта функция перешла к благородным металлам, то это произошло на том основании, что благородные металлы обладают необходимыми физическими качествами особенного товара, в котором должно кристаллизоваться денежное бытие всех товаров, поскольку они непосредственно вытекают из природы меновой ценности: постоянством их потребительной ценности, делимостью в любой степени, однородностью частей и одинаковостью всех образцов этого товара.

Из благородных металлов исключительным денежным товаром становится опять-таки золото. Оно служит мерилом ценности и масштабом цен, оно служит средством для обращения товаров. Посредством превращения товаров в золото заключающийся в товаре особенный труд становится отвлеченно общим, общественным трудом; если это перевоплощение не удается, труд утрачивает свое существование не только как товар, но и как продукт, так как он становится товаром только благодаря тому, что не представляет для своего владельца какой-либо потребительной ценности.

Таким образом, Маркс доказал, как и почему товар и товарообмен, в силу заложенных в них свойств ценности, должны породить противоположность между товаром и деньгами; деньги, которые, как предмет природы, обладают определенными свойствами, он признал общественно-производственным отношением. Запутанные объяснения денег современными экономистами он объяснял тем, что они часто неуклюжим образом считали вещью то, что на самом деле является общественным отношением; с другой стороны, перед ними выступало, дразня их, вещью то, что они только что определили как общественное отношение.

Яркий свет, исходивший из этого критического исследования, сначала скорее ослеплял всех, даже друзей автора, чем раскрыл им глаза. Либкнехт говорил, что ни одно сочинение так не разочаровывало его, как это, а Микель нашел в нем «мало действительно нового». Лассаль сделал несколько комплиментов, говоря о художественности изложения, но когда эти фразы вызвали подозрение у Маркса, что Лассаль не понял «многое экономическое», то он на этот раз не ошибался. Лассаль тотчас же обнаружил, что не понял «исходной точки зрения», а именно различия между трудом, выливающимся в потребительную ценность, и трудом, выраженным в меновой ценности.

Если таков был отклик у молодых побегов, то чего было ждать от засохших ветвей? Хотя Энгельс и утверждал в 1885 г., что Маркс создал первую исчерпывающую теорию денег и она была молча всеми принята, но семь лет спустя, в Словаре государственных наук, образцовом труде буржуазных экономистов, появилась статья о деньгах, которая разводила на пятидесяти столбцах старую бестолковщину и, не упоминая о Марксе, заявляла, что загадка денег еще не разрешена.

Как деньгам и не быть неисповедимыми для мира, для которого они сделались Богом?

Глава 10. Династические перевороты

Итальянская война

Кризис 1857 г. не превратился в пролетарскую революцию, как надеялись Маркс и Энгельс. Но он все же имел революционные последствия, вылившиеся, правда, только в форму династических переворотов. Возникло королевство Италия и затем германская империя; французская же империя бесследно провалилась в пропасть.

Эти перемены объясняются тем двойным фактом, что буржуазия никогда не сражается сама в своих революционных битвах, а со времени революции 1848 г. оказалось неудобным вести борьбу через посредство пролетариата. В этой революции, а именно в парижских июньских боях, рабочие отказались от стародавней привычки служить только пушечным мясом для буржуазии и потребовали по крайней мере некоторую долю плодов победы, которую они одержали своей кровью и своими костями.

Поэтому буржуазия напала уже в революционные годы на хитрую мысль таскать для себя каштаны из огня при помощи другой силы, а отнюдь не пролетариата, который сделался недоверчивым и ненадежным. Так оно было в Германии и Италии, то есть в тех странах, в которых предстояло еще создать сначала национальное государство, в каковом капиталистические производительные силы нуждались для развития своей деятельности. Самым подходящим было вручить какому-нибудь областному правителю власть над всей страной, если он за это обеспечит буржуазии свободное поле деятельности для ее эксплуатационных и захватных стремлений. Во всяком случае, буржуазии пришлось при этом пустить в трубу свои политические идеалы и удовлетвориться голой наживой; призывая себе на помощь правителей, она подчиняла себя их власти.

И буржуазия уже в революционные годы пыталась заигрывать с самыми реакционными из мелких государств. В Италии таковым было королевство Сардиния, то «военно-иезуитское» областное государство, где — так гласило проклятие немецкого поэта — «солдаты и попы высасывали мозг из костей народа». В Германии буржуазия заигрывала с королевством Пруссией, находившимся под тупым гнетом восточноэльбского юнкерства. Вначале эти происки не достигали цели ни в Италии, ни в Германии. Король Сардинии Карл Альберт хотя и сделался «мечом Италии», но был разбит в бою с австрийской армией и умер изгнанником на чужбине. В Пруссии же Фридрих Вильгельм IV отверг германскую императорскую корону, приподнесенную ему немецкой буржуазией, как призрачный обруч из грязи и глины, и сделал неблаговидную попытку ограбить труп революции. За это, однако, ему сильно досталось в Ольмюце не столько от австрийского меча, как от австрийской плети.

Расцвет промышленности, вследствие которого иссякла революция 1848 г., очень способствовал укреплению буржуазии в Германии и Италии, и в связи с этим национальное единство становилось для буржуазии все более настоятельной необходимостью. Когда затем кризис 1857 г. напомнил