Германский народ нисколько не заинтересован в том, чтобы не допустить ослабления Австрии. Полное поражение Австрии, напротив того, является первым условием для германского единства. В тот день, когда Италия и Венгрия сделаются самостоятельными, двенадцать миллионов австрийских немцев вернутся к германскому народу; тогда только они почувствуют себя немцами, тогда только будет возможна единая Германия.

Из общего исторического положения Бонапарта Лассаль выводил заключение, что этому ограниченному, столь переоцененному во всей Европе человеку нечего и думать о завоеваниях даже в Италии, не говоря уже о Германии. Но если бы он действительно тешился фантастическими завоевательными планами, зачем все-таки немцам столь непристойно предаваться страху? Лассаль высмеивал отважных патриотов, которые усматривали в днях Иены нормальные размеры национальных сил и со страха становились отчаянно смелыми. Пугаясь в высшей степени невероятного нападения Франции, они натравливают на поход против Франции. Совершенно очевидно, что Германия сможет развернуть и развернет совсем иные силы, если придется обороняться от нападения Франции, чем в наступательной войне, которая к тому же объединила бы французский народ вокруг Бонапарта и укрепила его трон.

Войны против Франции Лассаль требовал лишь в том случае, если Бонапарт захотел бы удержать для себя захваченную у австрийцев добычу или воздвигнуть для своего кузена трон в Средней Италии. Если ни того ни другого не случится, а прусское правительство будет все же втравливать свой народ в войну с Францией, то демократия должна воспротивиться этому. Недостаточно при этом одного только нейтралитета. Историческая задача Пруссии, которую она должна выполнить в интересах германского народа, заключается скорее в том, чтобы послать свои войска против Дании, заявив следующее: «Если Наполеон переделывает карту Европы на юге по принципу национальностей, то мы делаем то же самое на севере. Если Наполеон освобождает Италию, то мы берем Шлезвиг-Гольштинию». Если Пруссия будет по-прежнему колебаться и ничего не делать, то это вновь и вновь докажет, что монархия в Германии не способна более ни на какое национальное дело.

За эту программу Лассаля прославляли как, так сказать, национального пророка, который предсказал позднейшую политику Бисмарка. Но та династическая завоевательная война, которую Бисмарк вел в 1864 г. из-за Шлезвиг-Гольштинии, не имела ничего общего с революционной народной войной, проповедываемой Лассалем в 1859 г. Она походила на нее не более, чем верблюд на лошадь. Лассаль прекрасно понимал, что принц-регент не выполнит задачу, которую он ему ставил, но он имел полное основание сделать предложение, соответствовавшее национальным интересам, хотя бы это предложение превратилось в упрек, направленный против правительства. Он имел полное право отвлечь возбужденные массы от ложного пути, указав им правильный путь.

Но кроме соображений, которые он изложил в своей брошюре, Лассаль имел еще «подземные доводы» и высказал их в своих письмах к Марксу и Энгельсу. Он знал, что принц-регент был готов выступить за Австрию в итальянской войне, и даже не имел ничего против этого; он надеялся, что война будет вестись плохо и неизбежные перипетии ее можно будет использовать для революционных целей. Но для этого война принца-регента должна была с самого начала казаться национальному движению династически-кабинетной войной, ни в каком отношении не вызванной национальными интересами. Непопулярная война с Францией, по мнению Лассаля, была бы «огромным счастьем» для революции. Популярная же война под династическим руководством повлекла бы за собою всевозможные контрреволюционные последствия, которые он так красноречиво изложил в своей брошюре.

Лассалю поэтому была в большей или меньшей степени непонятна тактика, которую рекомендовал Энгельс в своем сочинении. Насколько блестяще Энгельс доказывал, что Германия не нуждается в По для утверждения своего могущества, настолько сомнительным был его вывод, что в случае войны следует прежде всего удержать По и что поэтому германский народ обязан оказать поддержку Австрии против французского нападения. Лассалю было ясно, что победоносное отражение бонапартовского нападения Австрией повлечет за собою только контрреволюционные последствия. Если Австрия победит, опираясь на свои верхнеитальянские владения и при поддержке германского союза, то никто ей не помешает удержать ее столь резко осуждаемое самим же Энгельсом господство в Верхней Италии. Это укрепило бы гегемонию Габсбургов в Германии и гальванизировало жалкое хозяйничанье союзного сейма. Даже в том случае, если бы Австрия низвергла французского узурпатора, она восстановила бы вместо того старый бурбонский режим, а от этого не оказались бы в выигрыше ни германские, ни французские, ни, менее всего, революционные интересы.

Чтобы правильно понять взгляды Маркса и Энгельса, следует помнить, что и у них имелись свои «подземные доводы», как у Лассаля, и оба они действовали на одинаковом основании, изложенном Энгельсом в письме к Марксу: «Нет никакой возможности выступить в Германии с прямыми политическими и полемическими доводами даже в духе нашей партии». Их «подземные доводы» не столь ясны для нас, как лассалевские, так как сохранились только письма Лассаля к ним, но не их письма к Лассалю; но основные их взгляды все же раскрываются при общем обозрении их тогдашней публицистической деятельности. Во второй брошюре, под заглавием «Савоя, Ницца и Рейн», которую Энгельс издал год спустя, ополчившись против аннексии Савойи и Ниццы Бонапартом, он ясно изложил те предпосылки, из которых исходил в своей первой брошюре. Таких предпосылок было две или, в сущности, три.

Прежде всего Маркс и Энгельс верили в подлинность национального движения в Германии; по их мнению, оно возникло «естественно, инстинктивно и непосредственно» и могло увлечь за собою противившиеся правительства. Оно относилось вначале равнодушно к австрийскому чужеземному господству в Италии и итальянскому движению за независимость; народный инстинкт требовал борьбы против Людовика Бонапарта, против традиций Первой французской империи, и был прав в своих требованиях.

Затем Маркс и Энгельс признавали, что франко-русский союз составляет серьезную угрозу для Германии. Маркс доказывал в «Нью-йоркской трибуне)», что финансовое и внутреннее политическое положение Второй империи достигло критического пункта и только внешняя война может продлить существование Второй империи во Франции, а вместе с нею и господство контрреволюции в Европе. Он опасался, что освобождение Италии является для Бонапарта только предлогом держать Францию под своим ярмом, подчинить империи Италию, отодвинуть «естественные границы» Франции в сторону Германии, превратить Австрию в русское орудие и навязать народам войну за легитимную или нелегитимную контрреволюцию. Энгельс же усматривал, как и указывал на это во второй своей брошюре, в выступлении Германского союза на помощь Австрии решающий момент, когда выступит и Россия, чтобы завоевать левый берег Рейна для Франции и развязать себе руки в Турции.

Наконец, Маркс и Энгельс предполагали, что германские правительства и, в особенности, берлинские «сверхумники», оставят Австрию на произвол судьбы. Ведь они ликовали по