Она слушала молча, ни разу не прервав. За час моего рассказаона не задала ни единого вопроса. Она все понимала, а если и не понимала, тодогадалась. Я словно был на исповеди. На последней исповеди в моей жизни, когдаитог уже подведен и врать нельзя. Скоро, совсем скоро предстанешь передСоздателем, и каждое слово лжи будет обращено против тебя. Я сказал ей всюправду, ничего не прибавив и не утаив. И за все время ни разу не закашлялся, невыпил ни глотка воды, так был увлечен желанием высказаться, надеждой разделитьмою боль с ее болью, найти понимание у этой молодой женщины.

Когда я закончил рассказ, был шестой час утра. Она ужесидела на диване, подняв колени и положив на них голову. Иногда она хмурилась,иногда ее глаза лучились сочувствием, а на глаза наворачивались слезы. Моипоследние слова потонули в приступе кашля. Она вскочила и побежала куда-то. Ядаже растерялся. Она могла выбежать за дверь, позвать на помощь, позвонить вполицию. Но она появилась, протягивая мне стакан воды.

Я благодарно кивнул, сделав первый глоток. Она снова села надиван, взглянула на меня, потом на мертвого Марселя, затем — на Виктора.

— Как страшно устроена жизнь, — вдруг сказала Сибилла.

— Нам нельзя здесь оставаться, — устало сказал я, не в силахприбавить больше ни слова.

— Нельзя, — вдруг согласилась Сибилла, — скажи, я могу тебепомочь?

— Не знаю. — Она смущает меня своим вопросом, ядействительно не знаю, как ответить на этот вопрос. — Может быть, —неопределенно говорю я.

— Что мне делать?

Я сижу, закрыв глаза. Может быть, это и есть один шанс изста. Может, мне стоит попробовать. Может быть, я могу ей поверить.

— Мне нужна твоя помощь, — твердо сказал я Сибилле. — Толькоты можешь мне помочь.

— Хорошо, — соглашается она, — что я должна сделать?

— Для начала — уйти вместе со мной. И я расскажу тебе свойплан.

— А как они? — спрашивает Сибилла. Меня не зря учили стольколет в разведшколах. Меня научили принимать решения в экстремальных ситуациях.Если я все рассчитаю правильно, можно даже надеяться на спасение Илзе. Нотолько если я все точно рассчитаю.

— Мы должны уехать отсюда на несколько часов. Потом тыможешь вернуться. Я тебе объясню свой план.

У меня почти не осталось времени. За окном совсем светло. Яочень коротко излагаю ей свой план. Мне важно, чтобы она со мной пошла.

— Я поняла, — говорит Сибилла, — если тебе нужно, я помогу.И отомщу за Марселя.

Это уже польская кровь. Благовоспитанная француженкасогласна мне помочь, но полька будет еще и мстить. Она встает, чтобыпереодеться в спальне.

Как только она уходит, я начинаю действовать. Я раскрываючемоданчик Виктора и быстро собираю его винтовку. У меня ушло на это около двухминут. Даже если бы он сам собирал ее еще быстрее, то и тогда не успел бы уйтираньше меня.

Рассчитано все правильно.

Собранную винтовку я бросил у окна. Туда же перенес и телоВиктора.

Именно перенес, завернув в простыню, а не перетащил. Марселянамеренно оттащил так, чтобы остались видны следы крови. Простыню с него я тожесдернул, но перевернул на бок, чтобы Сибилла не видела его лица. Обе простыни ипистолет я положил в чемоданчик Виктора, который унесу с собой. Чуть не забылпро свой паспорт и билет. Теперь все в порядке. Ловушка расставлена. Остаетсяждать, когда она захлопнется.

Через минуту из спальни вышла Сибилла. Увидев, что я снялпростыни с убитых, она замирает, затем все-таки пересиливает себя и подходит кМарселю. Я этого боялся, с ней опять может случиться припадок. Но она закрываетглаза, наклоняется, целует его в голову и, резко поднявшись, говорит мненеестественно громко:

— А теперь поехали.

Она все-таки согласилась. Через пять минут мы уже внизу.Кое-где уже появились машины. Ее автомобиль в переулке, недалеко. Она садитсяза руль, и мы едем, едем к отелю «Меридиан», который находится рядом с вокзаломМонпарнас.

— Я буду ждать твоего звонка, — твердо говорит мне Сибилла.

— В десять часов утра, — напоминаю я ей, — ровно в десятьутра. Ты все помнишь?

— Все. — Видя, что я хочу уйти, она вдруг останавливаетменя. Потом смотрит, не отводя глаз, и глухим голосом произносит по-русски:

— Ни пуха ни пера.

— К черту, — я улыбаюсь ей. Она тоже слабо улыбается мне.Это первые улыбки за столько часов, проведенных вместе. Откуда ей известны этирусские слова, я узнаю потом. Если вообще узнаю. Я киваю ей на прощание и иду кстоянке такси. Странно, что она мне поверила. Говорят, что женщины любят убогихи несчастных. Может быть, она увидела во мне еще более несчастного человека,чем сама. Ведь, по существу, так оно и есть. Жизни у меня осталось на несколькомесяцев.

Илзе находится в руках похитителей. Мать моя медленно сходитс ума. Я не знаю, у кого сегодня была более тяжелая ночь — у меня или у нее.Ладно, надо действовать.

Когда я подъехал, к своему отелю на бульваре Гренель, былуже седьмой час утра. Мои «наблюдатели», к счастью, еще спят. Я тихо поднялся ксебе в номер, открыл дверь ключом. И сразу направился в ванную. Впереди самыйрешающий день в моей жизни. Самый главный.

В девять часов утра я спустился вниз позавтракать.«Наблюдатели» уже сидели в холле, ожидая моего появления. Мы так и вышли изотеля — сначала я, а потом они. Через полчаса я вернулся в номер. Ровно вполовине десятого я позвонил Хашимову.

— У меня все в порядке, — доложил я этому сукину сыну, — я вотеле «Холлидей Инн» на бульваре Гренель. Жду сообщения из Москвы.

— «Наблюдатели» с вами? — осведомился Хашимов. Ясно, у негос ними личные счеты. Они пытали и убили двоих его людей.

— Да, — ответил я, — они здесь.

— Жду вашего звонка, — сказал он, отключаясь.

Теперь остается ждать. К десяти часам еще ничего непроизошло. Я представляю себе, как волнуется Сибилла. Если она, конечно, еще вотеле и если она мне все-таки поверила. Пять минут одиннадцатого — ничего.Десять минут…

Одиннадцать… Двенадцать… Я теряю терпение. И в этот моментзазвонил телефон.

— Да! — кричу я в трубку. — Я вас слушаю.

— Сейчас принесут адреса, — сообщает Кочиевский, — как выспали ночью?

— Хорошо… Там будет два адреса? — уточняю я у полковника.

— Два, — сухо отвечает он, — но первой проверите женщину.

Конечно, женщину. Подлец Виктор наверняка сообщил ему, чтоидет на авеню генерала Леклерка. Наверняка же сообщил. И теперь Кочиевскийволнуется, почему нет известий от Виктора. Наверное, поэтому он и позвонил надвенадцать минут позже. Почти сразу в дверь раздается стук. Это два конверта,которые принес мне посыльный. Я даю ему десять французских франков и закрываюдверь.