– С Эдрианом? – Голос ее прозвучал глухо, как под водой. – С Эдрианом – твоим братом?

– Нет, с Эдрианом, моим экстрасенсом, – закатила я глаза. – Конечно, с братом. И вашим сыном, – напомнила я, желая лишний раз подчеркнуть родство. – На этой неделе он связался со мной, и мы встретились.

– Замечательно, – отрывисто кивнула мама.

Я вытаращилась на нее. Ждала, что она скажет хоть что-то еще, спросит: Как он там? Спрашивал про нас? Где сейчас живет? Но она хранила молчание.

Повернулась к папе. Может, он просто дара речи лишился? Но отец только сжал губы в тонкую ниточку.

У меня по рукам побежали мурашки, страх забрался под кожу и угнездился ощущением холода где-то в груди. Крепко сжала в руке вилку. Это не может быть правдой. Я не ждала ликования, но спустя столько месяцев неизвестности, отсутствия новостей от сына неужели сейчас им не стало хоть капельку легче? Просто по-человечески.

– С ним все в порядке, – сказала я таким же железным тоном, какими, по-видимому, являлись чувства родителей. В комнате снова воцарилась тишина. Только откуда-то доносился приглушенный лязг и звон – это Рита возилась с посудой и кастрюлями. – Сейчас он живет в общежитии. А еще работает в зоомагазине. Я как-то раз сказала, что у Джулиана есть кот, так он притащил электрическую мышку – она сама ездит по полу.

Я выдержала паузу, чтобы родители могли хоть как-то отреагировать на эти новости. Затаив дыхание, я глядела на них по очереди, ожидая, что кто-то заговорит. Хотелось вдохнуть, горло жутко сжимало. Но я ждала. Пока жжение в горле не стало невыносимым. И на что я надеялась, как еще мог сложиться этот разговор?

– Да что с вами такое? – наконец выдохнула я, бросив вилку рядом с тарелкой. – Я тут сообщаю вам, что ваш сын – мой брат-близнец – объявился после долгого отсутствия, ведь мы даже не знали, жив ли он. А вам больше нечего сказать, кроме «Замечательно»? Погода замечательная. Цветы замечательны. Хэйли из Paramore замечательна. А возвращение Эдриана – настоящее чудо. Вы и представить себе не можете, что он пережил за последние годы, и потом он…

– Михаэлла! – резко перебил меня отец. – Прекрати. Мы не хотим это слушать. – Он гипнотизировал меня взглядом: зубы сжаты, глаза потемнели от гнева. Не помню, чтобы раньше он так на меня смотрел. С таким разочарованием. – Как прошли экзамены? – продолжил он.

– Хочешь просто сменить тему?

Отец не произнес ни слова – он умел приказывать взглядом, молча.

Что ж, ладно.

– Завалила, – огрызнулась я в ответ. Ладно, все не совсем так. Результаты пока неизвестны, но кого я обманываю? Я почти ничего не написала на экзаменах, да и те работы, что сдала, были слишком коротки, выполнены небрежно. Ализа все не унималась: всеми силами пыталась заставить меня приложить хоть какие-то усилия, но я оказалась неспособна даже на малейшие вложения.

– Какой предмет? – Голос мамы прозвучал менее гневно, чем я ожидала. Может, мне удалось задеть хоть один ее нерв своим рассказом об Эдриане?

– Все, – расплывшись в медоточивой улыбке, ответила я.

– Ты провалилась по всем предметам? – Папа даже застыл от потрясения.

Я схватила свежеиспеченную булочку и разломила ее пополам.

– Именно.

– Как такое могло произойти? – ничего не поняв, он покачал головой.

– У меня есть несколько теорий на этот счет, – задумчиво протянула я. – Но, вероятнее всего, так произошло потому, что юриспруденция заботит меня не больше, чем вас – ваш собственный сын.

– Михаэлла! – вновь прогремел отец. Стоило бы пить каждый раз, когда он так делает: славная вышла бы игра. Вот он ошарашенно выкрикивает мое имя – хлоп! – каждый опрокидывает стопку. – Достаточно! Тебе что-то не ясно? Мы не хотим говорить об Эдриане, не хотим даже слышать о нем.

– А я не хочу ничего слышать о Джеспере, ваших друзьях и долбаной юридической фирме, – слегка повела я плечом, хотя в эту секунду уже была готова бить тарелки о стену. Но тогда Рите пришлось бы все убирать. – Мы оказались в патовой ситуации. Так что, хм, давайте и правда поговорим о Джулиане. Знаете, он работает в ЛГБТК+-центре. Круто, да? Может, и мне туда записаться волонтером? Можете представить? Я имею в виду работу в этом центре. Или вы слишком гомофобны и даже воображение включить не в состоянии?

Подперев подбородок рукой, я выжидающе уставилась на родителей. Наверное, мне следовало возмущаться яростнее. Сердиться. Свирепствовать. Но я была на нуле. Реакция родителей ошеломила меня, но, по правде говоря, я могла бы предусмотреть такой вариант развития событий. Я надеялась, что, когда придет время, они смогут принять верное решение ради нашей семьи. С чего бы? Наивная дурочка. За эти месяцы они ни разу не дали мне даже лучика надежды на то, что смогут поступить правильно. Да и возможно ли было это? Узколобые, малодушные, полностью ослепшие от блеска золотых монет.

У папы от злости раздувались ноздри, а мама так выпучила глаза, что я даже испугалась, как бы они не выпали в тарелку. Но ни один из них не издал ни звука.

– Я задала вам вопрос.

В тот же миг терпение мамы лопнуло: она сжала кулаки и заверещала что есть мочи:

– Как ты смеешь так с нами разговаривать? Я ожидала от тебя большего, Михаэлла. Разве мы не потакали всем твоим прихотям эти восемнадцать лет? Мы даже позволили тебе поступить в Мэйфилд, купили тебе квартиру, потому что ты этого хотела. Мы приняли твое решение, теперь прими и ты наше.

– Нет.

– Нет? – у мамы задергался глаз.

– Нет, – повторила я настолько уверенно, насколько могла: горло уже сжималось от нарастающего отчаянья. Разговор плохо закончится, это очевидно. – Я не собираюсь сидеть здесь, улыбаться и делать вид, что ничего не произошло, пока все вокруг нас горит синим пламенем. Вы хоть представляете, сколько я взвалила на себя ради нашей семьи? – спросила я, продолжая говорить, не давая родителям времени ответить. – Вы такие же эгоисты, как Эдриан, притворяетесь, что вы тут единственные, кому пришлось пойти на жертвы. Да, вы купили мне квартиру, и да, учусь я в Мэйфилде, а не в Йеле. Но я изучаю правоведение для вас. Потому что это делает вас счастливыми, не меня. Я ненавижу юриспруденцию. Ненавижу, ненавижу, ненавижу ее всеми фибрами души. Но я была готова кое-как вымучить эти восемь семестров, чтобы вы мной гордились и чтобы позднее возглавить фирму. Я хотела быть хорошей дочерью. Дочерью, на которую будет направлен свет вашего прожектора, и все для того, чтобы Эдриан мог быть собой и не беспокоиться о репутации вашей драгоценной фирмы – что, кстати, полная чушь. Любой может добиться успеха, независимо от пола и сексуальной ориентации. И тем не менее я готова была приспособиться к этому нелепому образу мышления. Ради вас. Ради Эдриана. Но вам плевать. Вы, находясь в полном душевном покое, наблюдаете, как я сражаюсь за нашу семью, и, вместо того чтобы помочь мне, бросаете в меня камни и пресекаете любые обсуждения.