Джордж выглянул в окно. Над холмами вдали заходящее солнцепокрывало все легкой позолотой. Тени на лужайке перед домом становились глубжеи чернее. Надвигалась ночь… О, Господи, если бы Бадди не сломал свою чертовуногу! Мамочка сейчас была бы дома и готовила бы на ужин что-нибудь вкусненькое.Они смеялись бы и болтали все вместе, а потом перекинулась бы в картишки илиеще чем-нибудь занялись…

Джордж включил свет в кухне, хотя в этом не было особойнеобходимости. Потом сделал поменьше огонь под макаронами… Мысли его все времявозвращались к Бабуле, сидящей в своем белом кресле, похожей на большогожирного червяка. Седые пряди волос свисают до плеч, руки протянуты в ожиданииДжорджа – а он прячется за маму, всхлипывая.

– Пошли его сюда, Руфь. Я хочу обнять его.

– Он немного испугался, маменька. Сейчас успокоится иподойдет.

(Но голос мамы тоже был взволнованным и… и чуть испуганным…)

Мама? Испугана? Джордж остановился: было ли это на самомделе? Бадди говорил, что память часто играет с нами странные штучки.ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ли она волновалась? Да. Это было именно так. Бабуля повысилаголос:

– Прекрати, Руфь! Вели мальчику подойти ко мне -я обнимуего!

– Нет. Он плачет.

Бабуля медленно опустила руки, на сморщенном лице заигралабессмысленная старческая улыбка, и она произнесла:

– А правда, он похож на Франка? Ты говорила, он вылитыйФранк, да, Руфь?

Джордж снял свой ужин с плиты. Странно, раньше он не помнилэтот эпизод так отчетливо, во всех деталях. Может, это тишина прояснила егопамять? Тишина… и то, что он теперь наедине с Бабулей.

Итак, Бабуля рожала детей и преподавала в школе, докторабыли совершенно озадачены, а Дедуля плотничал – да так успешно, что находилсебе работу даже в период Великой Депрессии. И вот, люди начали говорить…

– Что говорить? – спросил Джордж.

– Ничего особенного, – ответила мама, резко собрав карты вколоду. – Они говорили, что твои Бабуля с Дедулей что-то слишком везучие, чтоони куда удачливее остальных.

И вот тогда-то были обнаружены книги. Мама больше ничего несказала об этом, кроме того, что был большой скандал, и Бабуле с Дедулейпришлось уехать в Бакстон. Вот и все.

Дети выросли, сами завели детей. Мама вышла замуж за папу,которого Джорж вовсе не помнил, и уехала в Нью-Йорк. Родился Бадди, и в 1969-мродился Джордж, когда они уже переехали в Статфорд. А в 1971 папу задавиламашина с пьяным водителем.

Когда с Дедулей случился сердечный приступ, тети и дядиначали переписываться друг с другом. Они, конечно, не хотели сдавать Бабулю вприют. И она не хотела в приют. Конечно, надо было прислушиваться к желаниямэтой женщины. Она будет проводить остаток дней своих с одним из детей. Апоскольку все дети были замужем или женаты, и никто не горел желанием видеть усебя дома неприятную полусумасшедшую старуху, выбор пал на маму. Онаединственная была к тому времени без мужа. Мама пыталась отказываться, нонаконец сдалась. Она бросила работу и переехала в Майн ухаживать за Бабулей. Еебратья и сестры купили домик и каждый месяц, сбрасываясь все вместе, присылаличек «на жизнь».

– Ну и втянули же меня братья и сестры в переделку! –сказала однажды мама. Она произнесла это с горькой улыбкой, будто бы иполушутя, но без смеха. Скорее с болью. Джордж знал (Бадди рассказывал ему),что мама пошла на этот шаг потому, что абсолютно все в большой семье, все безисключения родственники уверяли ее, что Бабуля долго не протянет. Идействительно: высокое давление, ишемическая болезнь, почечная недостаточность…«Восемь месяцев, не больше» – дружно уверяли тетя Фло, и тетя Стефани, и дядяДжордж (в честь которого назвали Джорджа). «Ну, максимум год…» Однако прошлопять лет. И последний год тянулся, как целое десятилетие. Это продолжалось такдолго… Краб на камне, поджидавший… кого? или что?

«Ты знаешь, что надо делать, Руфь, ты знаешь, как ее заткнуть».

Джордж остановился на полпути к холодильнику, из которогонамеревался достать полуфабрикат для Бабули. На лбу выступила испарина. Что ещеза голос внутри его черепа?

Джордж весь пошел мурашками. Он смотрел на руку, покрытуюгусиной кожей, и медленно вспоминал: дядя Джордж. Он приезжал из своегоНью-Йорка с семьей два – нет, три – года назад, на Рождество.

– Она более опасна теперь, когда впала в маразм.

– Джордж, говори тише. Дети дома.

Джордж стоял, положив руку на прохладную хромовую поверхностьхолодильника и мучительно вспоминая полузабытый эпизод. Да, дома был только онсам, а Бадди убежал кататься на санках с холма. Джордж долго рылся в поискахтеплых носок и непромокаемых ботинок, и его ли вина, что дядя Джордж говорилслишком громко? Или, может, он виноват, что мама не прикрыла дверь на кухню!Или его ошибка в том, что Бог не заткнул ему уши, или, на худой конец, неотгородил звуконепроницаемой стенкой? Джордж так не считал, мама и самаговорила после стаканчика-другого вина, что Бог иногда играет грязно.

– Ты знаешь, о чем я, – продолжал дядя Джордж. Его жена итри дочки ушли за рождественскими покупками, и дядя Джордж, оставшись безстрогого присмотра, неплохо подвыпил. Он говорил чуть заплетающимся языком, нетеряя, однако, своей мысли:

– Ты понимаешь, что я имею в виду. Ты понимаешь, чтослучилось с Франком, когда он осмелился ей перечить.

– Джордж, помолчи, или я вылью это пиво тебе в физиономию,успокойся ради Бога!

– Понимаю, она вовсе не хотела этого. Но не удержала свойязык – и вот результат. Аппендикс…

– Джордж, заткнись!

Теперь давно забытый разговор всплыл в памяти во всехподробностях. И Джордж подумал, что Бог, кажется, не единственный, кто грязноиграет.

Он наконец вытащил из холодильника ужин для Бабули.Телятина. Варить 40 минут, затем готово к употреблению. О'кей. Чайник на плите.Телятина в пакетике. Если Бабуля захочет чаю – пожалуйста, потребует ужин – онсделает, ничего сложного, все в порядке. Телефон доктора Арлиндера записан – навсякий случай. Он все учел и предусмотрел, так зачем теперь волноваться? Онникогда раньше не был наедине с Бабулей. Никогда. Поэтому и волнуется теперь.

– Пошли мальчика ко мне, Руфь. Пусть подойдет.

– Нет, он плачет.

– Теперь она более опасна, когда впала в маразм. Тыпонимаешь, о чем я.

– Мы врали нашим детям о Бабуле.

У Джорджа пересохло во рту. Он набрал себе воды в стакан иотхлебнул немного… Господи, ну для чего память стала вдруг выдавать эти вещи?Эти мысли. Эти воспоминания. Зачем они? Джорджу показалось, что перед ним лежатв беспорядке разбросанные куски мозаики, которые никак не хотят сложиться вединую картину. А может, это и хорошо, что они не складываются? Может, картинабы вышла слишком пугающая? Может…