* * *

— Вася, я тебя хвалю! — сказал Советник, встречая молодого Кузнецова на переправе. — Что ты им сказал? С каким уважением тебя проводили! Никита, здорово! И ты?

— Да, пойду в свою артель, — ответил Жеребцов.

Он последнее время недолюбливал Очкастого и решил, что встречи с ним не к добру.

Старатели обступили Жеребцова.

— Кто же выдал? — спросил Кораблев. — Ты?

— Нет. Это скотские доктора! Видишь, стала, говорят, попадать рыба, брюхо ей взрежут — все хорошо, а голову начнут чистить и в жабрах находят золотой песок. Говорят, мол, мелочь, как пыль. Это мне полицейский объяснял. Ну, здорово, Тимофей! — сказал Никита, видя среди своих слушателей Силина.

— Привел себе подмогу? Силы у тебя не хватило? — спросил Тимошка.

Жеребцов остолбенел, и пена выступила у него в углах рта, но от волнения он не мог вымолвить слова.

— А были еще приятели… Я еще тебя так угощал. Речку тебе открыл… Гулял как со своим.

— Это ты предатель! Ты весь прииск погубил! — закричал Жеребцов. — Ах ты ирод! Погубил такое дело, людей перессорил, спирт в реку выливал! Сволочь ты! Из-за тебя порядка не было. Погубил, все погубил. Меня унизил, опозорил, изгнал. Меня поймали, пришлось мне на старости лет прийти врагом на свой прииск. И-и… — взревел Никита, и слезы вышли у него из глаз. — Родная! — протянул он руки, как бы желая обнять и всю артель, и прииск, и тайгу. — Гибнем!

Он шагнул к Тимохе и вдруг ударил его зло, но несильно кулаком по шее.

— Ты че?

— Какое дело ты мне погубил! — кричал Жеребцов, не в силах удержаться и чувствуя, что еще больше позорит себя, что его слушают с неодобрением, что он не вовремя сводит счеты. Но обиды Жеребцова были слишком велики. — Ты мои столбы вырвал! — со слезами на глазах орал он. — Тварь! Ты думаешь, я не понял, когда ты меня с прииска выгонял, про какие столбы ты намекал? Мои они, мои! Какое дело ты погубил! Локомобиль-то мне куда теперь? Он стоит, народ смешит на берегу, вот, мол, Никита, че хотел сотворить, а Силин-то ему дело все испортил… Да я тебя, заразу… Удавить тебя!

Медведь подошел к Никите сзади и обнюхивал его штаны. Никита почувствовал, что кто-то ткнул его под ноги. Медведь тронул мужика лапой за зад.

— О-ох! — осел Никита.

У лица его ощерилась пасть, черные, узко поставленные глаза уставились лукаво. Подбежал Илья, ударил медведя по морде. Васька стал гнать его пинками.

— Уже вырос! — молвил Гуран.

— Р-разойдись! — раздался крик, и полицейские стали расталкивать толпу.

Жеребцова подняли. Штаны у него были изодраны. Телятев икал от удовольствия.

— Р-разойдись! — кричал урядник Попов.

— Силин, ты пойдешь с нами! — сказал Телятев.

— Так говорите, он мужичка за гузно? — расхохотался Оломов, услыхав о том, как арестовывали Силина. — За гузно? Мужичка? Ха-ха-ха…

День прошел сегодня благополучно, и старатели успокоились. Оломов велел пригласить к себе и осторожно арестовать президента, чтобы не скрылся ночью. Телятев не сказал старателям, зачем он приглашает их атамана.

Узнав о драке с Никитой, Оломов приказал:

— Жеребцова тоже арестуйте! Пусть он не лезет, куда не надо. И держите их порознь. Никиту на голодном пайке, на хлеб и на воду. А Силину пусть все подают, как и нам! Отдадим долг демократии!

* * *

— Они еще милостивы. Могли бы в два счета тут все расшибить. А на сборы время дали, говорили обстоятельно! — расходясь, толковали старатели.

— Как же! Сколько мы им переплатили на своем веку… Приготовишь калугу или осетрины лучшей — и к рождеству. А китайцы их одевали. Он прежде в Софийске был и ездил налог с нас собирать.

— Как бы атамана выручить!

— Я сам думаю, его били и его же посадили.

— Кузнецов, поди, не дурак, смягчал их все эти годы, — сказал Сапогов.

— Ты думаешь?

— Конечно. Он же совету отвечал, куда рез шел. Держали же мы посла в городе. Нет, тут кто-то еще по злобе затесался.

— Вот тебе и вольные старатели!

— Атамана били. А мы? Дураки русские, за себя не можем постоять без приказа!

— Всех побьют! — ответил старик старовер.

Утром старатели поднялись до рассвета. Женщины стирали белье. Кое-где начали промывку. Бывшие товарищи Никиты собирались кучками, рассуждали, что же будет.

С Кузнецовской стороны в артель Жеребцова приехал от Василия Кузнецова посланный Микеха.

— Живо, ребята, складывайте добычу и мешочки покрепче, перевяжите потуже, бирку свою каждый приладьте, значок ли какой. Мы это вывезем отсюдова. Очкастый тут ходит пьяный. Очкастому не говорите.

— Куда же вы? Когда получим!

— На рождество в церкви на Мылках раздадено будет. Коли довезем. А то, говорят, при осмотре станут металл отымать.

Поздно вечером пьяный Очкастый бродил по берегу. Ему сегодня не спалось. «Выдал, и все!» Он любил доносы. Вся его жизнь здесь была не только накоплением золота, но и накоплением сведений для составления огромного доноса. Он наконец решился, составил такой донос и отослал с Дядей.

«Ура! Донос получен! Счастье! — хотелось кричать ему. — А после нас хоть потоп! Теперь прииск больше не нужен никому! Будет и прощение и благодарность начальства. И все встанет на свое место». Сейчас он чувствовал себя, как и Акула и Полоз, сверхчеловеком. «Я смею все! По моему мановению падает вся эта республика! Ха-ха! Люди пойдут в тюрьму! В полицию! Следствие! Ах, какие словечки! Началось крушение-с! Пожалте бриться, господа! Пора! Пора!»

Донос писался, когда еще все здесь процветало, еще можно было мыть самому, мыть и пить, и были девицы. Но Очкастый опасался, что все может лопнуть. Он чувствовал, что вот-вот все может выдать кто-нибудь другой, тот же Полоз, захочет выслужиться. «Идеи жадности, верность идеи доносов, осквернения человеков, необходимого им, подлецам, для раскаяния!»

— Шкар-ла-ти-на! — вдруг истошно воскликнул он. — на весь прииск зараза, болезнь! Начали лечить! Поэт доносов!

Он был совершенно пьян и от спирта и от радости.

Кто-то подошел и сильно ударил его по глазам. Очкастый упал. Что-то подломилось под ним, и он провалился в рыхлую землю.

«Цел, кажется? — подумал он через некоторое время. — Не-ет, меня не так легко в могилу закопать! — подумал он, роясь в земле и стараясь вылезти. — Что же! Всех заодно! Тем больше прав у меня, но куда я попал? В колодец? В штрек? О боже…»

Оломов и Телятев ночевали на раскладных койках в тщательно закрытой просторной палатке, в которой огнем были выпалены денщиками с вечера все комары.