Между коек устроен стол, на нем чашки, бутылки, дорожные приборы, сумки, походные чернильницы и револьверы, все навалено еще с вечера.

Оломов в серой мгле оделся сам, напялил, кряхтя и задыхаясь, болотные сапоги.

Возвратившись после прогулки с ружьем, когда уже взошло солнце, он увидел, что Телятев сидит и пишет за прибранным столом и в палатке полно мошки и комарья.

— Заходил ко мне этот отставной статский советник, — сказал Телятев, не отрываясь от пера. — Он уверяет, что никакой бердышовской конторы на той стороне нет, что молодой Кузнецов самозванец. Просит его арестовать и обещает представить свидетельство.

— Не может быть! — сказал Оломов, разряжая ружье и ставя его в подставку, чтобы было под рукой.

— Я не сразу поверил!

Телятев положил ручку и поднял голову.

— Почему вы его не задержали?

— Он очень спешил и боялся. Говорит, что вчера его столкнули в колодец, и он еле вылез ночью.

— Не может быть, чтобы жулик… Смотрите, какой отличный хлеб вчера на всю команду прислали.

«За один этот хлеб в тайге, — полагал Оломов, — можно скостить бог знает что!»

— Да, предпринимательство чувствуется!

Вчера вечером, видя, какая масса старателей собралась здесь, Оломов послал записку на пост на озеро Кизи с просьбой срочно выслать полуроту солдат из укрепления.

— Советник, его фамилия Модзолев, или, не помню точно, Судалев, какая-то очень сложная, он просил пока звать его Советником. Говорит, что амбары и пекарня все это республиканские учреждения… Мол, дух противоправительственного протеста дышит там в каждом бревне.

— Надо, конечно, допросить Кузнецова как следует. Пошлите туда людей. Вечером заедем вместе, как бы в гости, и посмотрим сами. Но пока он кормит, не будем тревожить. Допросим перед отъездом, и если надо будет, то заберем с собой до выяснения и бердышовского управляющего. Во всяком случае, он на виду.

— Конечно, можно потом извиниться перед Бердышовым, — сказал Телятев.

— Подозрительно, как у него документы утонули. Это ведь он вчера говорил, что лодка перевернулась?

— Да, он…

Телятев тоже еще не во всем сразу мог разобраться. Он на свою память еще надеялся. Но масса людей, проходивших перед глазами, сливалась. Трудно было найти виноватых.

* * *

Обоих полицейских офицеров угнетало чувство опасности. Прииск как бы давил на них, некогда еще было заниматься отдельными личностями, могло вспыхнуть что-то вроде восстания.

— Вы слышите, они опять моют! — сказал Оломов. — Они опять моют! Опять моют! — возмущенно повторил он.

— Да, стучат! И пусть! Нам же лучше…

— Нет, это недопустимо. Я объявил именем…

— Мало ли что именем… Вы ничего не сказали, чтобы не мыть. Вот они и моют, вместо того чтобы собираться…

— Как же быть?..

— Ибалка! — крикнул Телятев.

Вошел гиляк.

— Бери отделение, пройди по прииску и прикажи, чтобы не смели мыть, — сказал Телятев.

— Да сломайте там что-нибудь… Вот у них вчера обвалилась штольня, может быть, это можно самим сделать?

— Там люди могут оказаться. Родные на вас же напишут жалобу.

— А вы действуйте осторожно. Жизнь жалейте и бейте, не ломая костей, за исключением крайности. Может быть, послать Попова? Он — артист, умеет бить, не ломая костей! Надо немножко оживить прииск, а то мы чувствуем себя, как их соучастники…

— Да скажи, чтобы привели на допрос их президента.

— Какой толк в нем? Пустышка, мужик совсем неграмотный!

— Нет, тут что-то есть… Именно что неграмотный!

Около палатки загремели кандалы.

— Заковали тебя? — спросил, выходя, Оломов. — Теперь надолго. Первый раз?

— Я?

— Ознакомишься, своих в тюрьме встретишь. Будешь умничать — пойдешь на Сахалин, на каторгу. Говори лучше всю правду, а то пойдешь, как политический…

— Я и так, как перед богом истинным! Мы каждое утро молились за его величество ныне царствующего…

— Молчи лучше… Смеешь своим поганым ртом произносить! Говори, ты был? Ты что не отвечаешь? Ты или кто-то другой?

— Не знаю. Как будто я.

— Или ты только подставное лицо?

— Полиция мне подчинялась, порядок наводили, а политики не было никакой. Мы хозяйство хотели укрепить.

* * *

Мимо палатки, гремя оружием, отправился на прииск Ибалка вдвоем с пожилым полицейским. За ними пошли еще двое.

… Утром Советник пробился в палатку и представился Телятеву.

— Действительный статский советник, достиг в молодые годы высокого положения, но уволен без пенсии и чинов, отставлен от службы. Могу дать полную информацию. Вся правая сторона такой же прииск, как и левая, Силинская. Васька Белый — самозванец… Никакой бердышовской поисковой партии не существует.

— Где же вы раньше были? — спросил Телятев. — Мы здесь второй день.

— Я не мог пробиться к вашему высокоблагородию… Залог — мои седины, лысина… — Он поклонился, потом поднял голову, снял очки, показал свои бледные глаза навыкате. — Особые приметы, — ткнул он пальцем на шрамы на щеках, — паспорт! К вашим услугам.

Телятев терпеть не мог таких личностей. Склизкая бестия! Доносил сейчас ему, но мог донести и на него.

— Да, это я… Я вам все расскажу. Их лозунг — государь не отец народу. Они за республику. За свержение самодержавия… Есть крамольники приезжие, а есть из собственной среды. Разрешите мне еще некоторое время побыть среди них. Там готовят бегство. Прячут золото, и часть их скроется в тайгу. Я все узнаю! Не держите меня, а быстро отпустите. Я буду эти два дня подавать известия. При проверке мы задержим их.

* * *

На другой день все поднялись перед зарей. Солдаты и полицейские строились с оружием в руках. Две лодки с полицейскими пристали к острову посередине реки.

Ни одна лодка старателей не прошла бы вниз по течению без проверки.

— Они не идут! — входя в палатку, сказал пехотный поручик.

— Сами и не пойдут! — отвечал Телятев.

— Теперь не церемониться! — сказал Оломов. — Политических так, однако, и не обнаружено…

Выйдя из палатки, Телятев позвал урядника Попова.

— Живо цепью по прииску. Гоните всех прочь. Ломайте все начисто. Рубите и разбивайте бутары, обваливайте штольни, а то они работают…

— В случае вооруженного сопротивления пустим солдат, — сказал Оломов. — Зарядите ружья!

Урядник вдруг посерел. Приказание все ломать и громить прииск до прихода подкрепления было для него неожиданностью. Он было надеялся, что после позавчерашней разминки и ареста Тимошки хищники, которые и не противились особенно, совсем не станут спорить, а начальство не станет затевать побоища. Хищники эти вообще-то казались ему не задиристыми: ночи прошли тихо, казалось бы, должны все покориться.