Рая и Ада». Увы – восторг испарился и не возвращался в течение всех лет болезни. «Ничего мне не осталось, кроме воспоминаний о величайшем событии, превосходящим красотой и грандиозностью все когда-либо испытанное мною».

Итак, человеку было явлено Царство Божие на земле – а он уцепился за идею игнорирования всего сущего; отчего это? Вероятно, винить следует меланхолию заодно с вредоносной приверженностью к словесам и пустым формулировкам. Сюрен познал Бога в природе, но, вместо того чтобы использовать этот опыт (как использовал его Томас Траэрн в «Сотницах медитаций»), Сюрен и после Богоявления с упорством безумца отказывался взирать на чудеса творения и дивиться им. Все свое внимание он сосредоточил на более мрачных и унылых предположениях учения, да еще на собственных эмоциональных и воображаемых реакциях на эти предположения. Увы – это самый верный способ закрыться для бесконечной благодати.

Всякий раз, когда Антей касался земли, мощь его прибывала. Гераклу пришлось поднять Антея и задушить, пока он находился в воздухе. Разом и гигант и герой, Сюрен ощущал живительное облегчение от контакта с природой – и волевым усилием сам себя отрывал от земли, сам себе ломал шею. Он жаждал освобождения; однако, понимая союз с Богом Сыном как систематическое отрицание неиссякаемой божественности природы, добился лишь частичного просветления в союзе с Богом Отцом, в отрыве от заявленного мира; правда, достиг он и союза со Святым Духом. В открытой фазе исцеление Сюрена не являлось переходом из тьмы в «блаженное пробуждение», когда разум позволяет Разуму познать до конца, что он такое на самом деле. Нет, исцеление, скорее, оборачивалось противоположным состоянием, в котором «особые дары» делались столь же обыденными, сколь обыденным было прежде экстраординарное опустошение. Следует отметить, что даже в худшие периоды болезни Сюрен иногда испытывал вспышки радости, эфемерную и краткую уверенность, что, несмотря на проклятие, Господь пребывает с ним. Эти вспышки участились, уверенность растянулась во времени. Душевные переживания следовали одно за другим, каждое видение было ярким и ободряющим; Сюрен почти беспрестанно ощущал блаженство. И, однако, вот что читаем у Сюрена: «Дабы чтить Господа нашего, как до́лжно, надобно освободить сердце от пут привязанностей к духовным восторгам и воспринимаемым милостям. Нельзя зависеть от подобных вещей. Одна только вера да будет опорой, ибо лишь вера возвышает нас до Господа чистыми; ибо она оставляет душу в пустоте, и эту пустоту заполняет Господь». Так двадцать с лишним лет назад Сюрен советовал одной монахине – а теперь отец Бастид, чья доброта послужила отправной точкой в выздоровлении Сюрена, в той же манере говорил с ним самим. Сколь бы ни были возвышающи и утешительны переживания души, они не равнозначны просветлению и не являются средствами достичь такового – утверждал отец Бастид, причем не от собственного имени. В поддержку ему были все христианские мистики, он цитировал святого Хуана де ла Крус. Некоторое время Сюрен честно старался следовать советам отца Бастида, однако божественная благодать проявляла себя с нарастающей активностью. Если Сюрен игнорировал эти проявления – они меняли знак с плюса на минус. Тогда уделом Сюрена становились опустошенность и уныние. Господь будто бы снова отвернулся от него, бросил на грани прежнего отчаяния. И Сюрен, вопреки Бастиду и святому Хуану де ла Крус, взялся за старое – отдался на милость видений, экстазов и озарений. Между ним и отцом Бастидом, а также наставником обоих, отцом Анжино, стали возникать споры, и в конце концов все трое обратились к сестре Жанне: не спросит ли у своего ангела, что тот думает об особых дарах? Добрый ангел начал с того, что принял сторону отца Бастида. Сюрен запротестовал, и тогда, после энного количества писем, которыми обменялись сестра Жанна и трое иезуитов, ангел объявил, что каждая из спорящих сторон права по-своему, ибо старается служить Господу как умеет. Сюрен и отец Анжино удовлетворились этим ответом, но отец Бастид остался недоволен. Он даже пошел дальше: выразил мнение, будто сестре Жанне пора прекращать сношения с небесным двойником господина Бофора. Причем нашлись лица, с Бастидом солидарные. В 1659 году Сюрен проинформировал сестру Жанну, что некий высокопоставленный священник весьма недоволен «лавочкой», в которую сестра Жанна превратила общение с ангелом; этот священник сравнивает деятельность сестры Жанны со «справочным бюро, куда обращаются по вопросам брака и возбуждения судебных исков», и негоже монахине идти на поводу у настырных мирян. Пусть немедленно прекратит! Нет, не общение с ангелом, как желательно отцу Бастиду, а лишь консультации с оным по мирским делам; пусть обращается к ангелу исключительно с вопросами духовного свойства.

Шло время. Сюрен поправился настолько, что сам теперь мог навещать больных, исповедовать, читать проповеди, работать над книгами и наставлять души словом изреченным и написанным. Правда, его поведение оставалось несколько странным; вышестоящие отцы-иезуиты находили, что следует цензурировать всю корреспонденцию Сюрена – а вдруг он выражает неортодоксальные мнения или впадает в неподобные крайности? Подозрения, впрочем, были безосновательны. Человек, надиктовавший «Духовный катехизис», будучи, по всеобщему мнению, безумным, теперь, когда к нему вернулся разум, проявлял не меньшую осмотрительность.

В 1663 году из-под пера Жан-Жозефа Сюрена вышла «Экспериментальная наука» – история о луденских одержимых и о том, как она, история, в дальнейшем сказалась на самом Сюрене. Людовик XIV как раз получил реальную власть и задал курс, последствия которого оказались катастрофичны для монархии. Но Сюрен не интересовался «политикой и планами великих». Его жизнь наполняли Святые Дары, молитвы и богоявления. В определенном смысле, даже не только наполняли, а переполняли – Сюрен старел, терял силы, а ведь «любовь дурно сочетается со слабостию; ей надобен прочный сосуд, чтобы выдерживать кипение». Мнимое здоровье, имевшее те же психические причины, что и прежний недуг, покинуло Сюрена; в прошлом остались и регулярные, спонтанные проявления благодати. Однако взамен Жан-Жозеф получил кое-что получше. Сестре Жанне он писал: «Недавно Господь даровал мне представление о Своей любви. Но что за великая разница между глубиной души и ее оснасткою! Душа безмерна и таит несметные сокровища – а явить их не умеет. В глубинах души, говорю я, сокрыто возвышеннейшее наитие о сущности Господа – заодно с утешительной любовью, коя дивным образом расширяет сердце; и, однако, душа не в силах поведать об этих чудесах. Со стороны подобные люди кажутся лишенными всякого вкуса (к религиозным вещам), обделенными талантами и умаленными до крайних степеней нищеты духа… Какая жалость, что душа не способна, если можно так выразиться, опорожнить себя посредством инструментов, кои я назвал оснасткой; ведь излишки, копящиеся в ней, причиняют невообразимую боль. Происходящее в душе подобно прибыванию великих