– Точно, – согласно кивнул Борич. – Оловянные фигурки-то вокруг сего Фриксоса – Марс да Сатурн, римские боги. Как раз то, о чём Притыка только что сказывал.

– Ну что, какие вести привезли? – обратился, наконец, к посланникам князь, когда те насытились.

– Темник Таврийской морской дружины Ольгерд просил сообщить тебе, княже, что полуночное побережье Вифинии и Пафлогонии нами пройдено, и с тщанием необходимым зачищено, – доложил обстоятельный коренастый воин постарше.

Князь довольно кивнул.

– Полутемник Огнеяр ещё передаёт, что исмаилиты, хазарские наймиты, уж очень жестоки с населением местным, зверствуют без меры, – добавил второй, худощавый и стройный воин помоложе. – Такое творят, что нашему вою и в голову не придёт: гвозди железные в головы христианам забивают, хребты ломают и бросают умирать среди площади. Либо на крестах деревянных распинают со смехом, мол, докажите, что вы, подобно богу вашему Христу, воскреснуть можете. А то ещё ставят связанных к стене, да из луков своих расстреливают, состязаясь в быстроте и точности… – запнувшись на мгновение, он закончил доклад: – Коротко говоря, пытают бесчеловечно и безо всякой на то надобности. Что, княже, прикажешь с ними делать?

За столом повисла тишина. Военачальники перестали есть, и теперь, вместе с посланцами, глядели на князя.

– Моих воев греки живьём олядным огнём жгли, а потом на Бычьей площади в Царьграде тоже не сильно жалели, хоть многие уже обожжены и изранены были, так что пытками мериться не будем, – молвил князь и крепко сжал челюсти. Он вытер усы и поднялся. – Сбор наш общий будет в заливе у Гераклеи, время потом сообщу, а пока из морей Понтийского и Срединного ни единого корабля торгового не пропускать к Царьграду, с чем бы он ни шёл. Передайте темникам моё строгое повеление! Сейчас всем спать, рано поутру отправитесь назад.

Никея

Привычную вечернюю службу затерянного в горах Никеи монастыря святого Захария нарушил средних лет монах, который быстро прошёл сквозь ряды молящихся и, подойдя к митрополиту Александру, что-то обеспокоенно прошептал ему на ухо. Митрополит кивнул, и, предоставив вести дальше службу священнику, вышел вслед за монастырским охоронцем.

– Что за столь срочное дело, сын мой, что ты прерываешь священный миг моего общения с Господом? – сурово спросил митрополит незнакомого молодого послушника в запылённом одеянии, который предстал перед ним у входа в церковь.

– Меня прислал отец Игнатий из монастыря святого Вавилы Никомидийского…

– Митрополит Игнатий? Постой, ты, кажется, прислуживал нам, когда я в прошлом году приезжал к моему брату во Христе в монастырь святого Вавилы Никомидийского…

– Да, святой отец, это был я, – скромно склонил голову молодой послушник. – Меня зовут Аргирос…

– Что-то случилось с отцом Игнатием? – обеспокоенно спросил митрополит. – Не приведи, Боже, он пострадал от жестоких северных варваров?

– Отец Игнатий, слава Иисусу Христу, пока жив, – перекрестился монах. – Он в надёжном месте, и послал нас троих, дав лучших мулов, но сюда удалось добраться только мне одному. Всё вокруг горело, людей убивали прямо на улицах, в лавках и в храмах… Столица полностью разграблена. Стоит благодарить Всевышнего, что они не добрались до вас, скрытых горами. Они жгут и грабят побережья Препонтиды, а особенно монастыри и церкви, – с горестным вздохом ответил Аргирос.

Служба между тем закончилась, и братия потянулась в трапезную, с любопытством поглядывая на запылённого незнакомца.

– Пусть принесут ужин на двоих в мою келью, – повелел митрополит охоронцу и жестом указал послушнику следовать за собой.

– Отец Игнатий от всего сердца благодарит тебя, пресвятой отец, за кров, предоставленный нашим беглым монахам и материальную помощь, он непрестанно возносит молитвы Господу о вашем здравии, – прочитав привычную молитву и, перекрестившись, молвил Аргирос, приступая к вечерней трапезе. – Однако на сей раз, он прислал меня с иным поручением. Недавно с Божьей помощью нам удалось спасти монаха, бежавшего из Амастриды. Он рассказал об истинных ужасах, которые творят россы на землях Пафлагонии. Он также поведал, где варвары хранят награбленное добро. Посему отец Игнатий просит тебя, святой отче, сообщить об этом твоему крестнику, патрикию Варде Фоке.

– А разве варвары не складывают награбленное в свои моноксилы? – уточнил митрополит Александр.

– Вначале так и было, – кивнул послушник, принимаясь за рыбу, – но потом, когда появились огненосные хеландии патрикия Феофана, они стали прятать добро на берегу, чтобы легко уходить по мелководью от окованных медью дромонов патрикия.

– Хм, вот как? – отец Александр в раздумье отодвинул свою миску с остатками фасоли и рыбы. Потом взглянул на посланника. – Патрикий Фока уже идёт из Македонии на помощь всем нам. Я дам тебе двух провожатых, выйдете навстречу, но цель своего путешествия ты не смеешь открывать никому, кроме самого Фоки. Возьми этот перстень, это подарок патрикия мне, он его сразу узнает. И с Божьей помощью избавит нас от варваров и вернёт церквям и монастырям то, что у них украдено. Сегодня отдыхай, Аргирос, а завтра рано утром в дорогу! Да хранит тебя святая Богородица на всех путях! – благословил митрополит монаха.

Константинополь

Прекрасный кубок тонкой восточной работы радовал глаз. Чеканная серебряная основа с вкраплением драгоценных камней и поясками чеканки по золоту в верхней и нижней части, изображавшие сложное переплетение растительных орнаментов, – всё было выполнено необычайно тонко и объёмно. Соправитель Константин в который раз рассматривал приятный его душе подарок, недавно полученный из Кизика. «Как хорошо, что кроме алчных и грубых соправителей есть хоть один близкий мне по тонкости восприятия мира и глубине знаний человек, с которым можно вести речь не только о лошадях, как с патриархом Феофилактом, или о морских сражениях и мощи императорского флота, как с Романом Лакапином»! – с теплым чувством думал Константин, касаясь вычеканенных на кубке узоров тонкими чувствительными перстами.

Приславший сей кубок митрополит Феодор был тем самым человеком, с кем Константин мог говорить о вещах, которые интересовали его пытливый ум и одновременно были приятны его утончённой душе. Кому он мог поверить все тайны своего сердца, в том числе и дела семейные. Как жаль, что из-за нашествия жутких северных варваров его любимый друг и наставник не имеет возможности приехать к нему в Константинополис, чтобы в долгих беседах, услаждая уста из этого замечательного кубка лучшими винами, а слух – мудрыми и сладкозвучными речами, не замечать, как проходит время, и вечер незаметно сменяет, кажется, только что начавшееся утро. Император поставил кубок и принялся за прерванное письмо.

«Горячо любимый друг мой и лучший собеседник, я, конечно, пребываю в горести от того, что не могу обнять тебя и разделить вместе с тобой чудесный нектар из твоего дорогого сердцу подарка, но сообщаю тебе, что бесчинству варваров в Препонтиде и на Босфоре скоро придёт конец. Уже вызвана фемная армия доместика схол Куркуаса, а в твой Кизик из Эгейского моря скоро войдёт наш непобедимый флот, имея на борту воинов патрикия Фоки из Македонии. Вызвана также императорская армия стратилата Фёдора из Фракии. Крепись, мой любимый друг, думаю, что ужас грабежа и разорений, который поселил на наших побережьях сей северный вепрь, скоро закончится, будем молить о том нашу заступницу Деву Марию!» – отложив написанное письмо, Константин посыпал его порошком, чтобы осушить пурпурные чернила. Все послания он писал только пурпурными чернилами, потому что он Порфирогенет, Багрянородный! Он единственный из всех императоров-соправителей родился во время царствования отца Льва Шестого Мудрого, и мать его Зоя Карбонопсина, то есть Огнеокая, разрешилась от бремени в специальной зале, обитой пурпуром, и он вышел из чрева прямо на пурпурное сукно.