Перечитывая «Откровение Иоанна Богослова», Фандорин частозадерживался глазами на строчке, где говорится о том, как «содрогнутсястерегущие дом». Думал: те, кто стерегут дом, не имеют права дрожать. Онидолжны быть тверды, смотреть в оба и вовремя предотвращать опасность. Это ихмиссия, Путь, смысл существования. Всю свою жизнь он числил себя одним из этоговоинства. И вот – содрогнулся, проявил слабость. В доме, который он взялсястеречь, едва не грянул апокалипсис.

«Довольно содрогаться, – сказал себе Эраст Петрович, когдабольного увезли санитары, а истерическое напряжение в зале немного разрядилось.– Я зрелый человек, я мужчина. Хватит ребячиться».

Он опустился в кресло рядом с Элизой, которая одна из всехне кричала, не размахивала руками, не ужасалась, а просто сидела, тускло глядяперед собой.

– Всё, к-кошмар окончен. Химера рассеялась. У меняпредложение. – Он взял ее за холодные вялые пальцы. – Давайте не играть вжизнь, а жить.

Концовки она, кажется, не услышала.

– Окончен? – повторила Элиза и покачала головой. – Только недля меня. Мой личный кошмар никуда не делся.

– Вы о бывшем муже? О хане Альтаирском? Это ведь его выназываете «Чингиз-ханом»?

Она вскинулась. Посмотрела на него с ужасом.

– Господи, Эраст Петрович, вы обещали забыть… Это мойпсихоз, вы сами сказали… Я вовсе не то имела в виду…

– То, то. Вы вбили себе в г-голову, что Смарагдова, Лимбахаи Шустрова умертвил ваш бывший муж, из ревности. Их всех действительно убили.Но сделал это не хан Альтаирский, а Девяткин. Он больше не опасен. Успокойтесь.

Эрасту Петровичу хотелось поскорей перейти к главному –тому, ради чего он подсел к Элизе. Поговорить с ней, наконец, без недомолвок иглупостей, как подобает взрослым людям.

Но Элиза не поверила ему. В ее взгляде по-прежнему читалсятолько страх.

– Ну хорошо. – Фандорин мягко улыбнулся. – Я встречусь свашим супругом и поговорю с ним. Я сделаю так, что он оставит вас в покое.

– Нет!!! Не вздумайте!

На крик обернулись.

– Всё позади, – нервно сказал Штерн. – Возьмите себя в руки,Элизочка. Остальные дамы уже успокоились, не начинайте сызнова.

– Умоляю, умоляю, – зашептала она, держа Фандорина за руку.– Не связывайтесь с ним! Это вам не бедный свихнувшийся Жорж! Хан – исчадиеада! Вы ошибаетесь, если думаете, что всех убивал Девяткин! Конечно, после«бенефиса» легко поверить во что угодно, но это совпадение! На хладнокровноеубийство Жорж не способен! Если уж я проговорилась, пусть вы знаете всё!Чингиз-хан – самый опасный человек на свете!

Эраст Петрович видел, что она на грани срыва, и потомустарался говорить с ней как можно рассудительней.

– Поверьте мне: самые опасные люди на свете – это б-безумцыс амбициями художника.

– Хан совершенно безумен! Он помешался на ревности!

– А художнические амбиции у него есть?

Элиза немного растерялась.

– Нет…

– Ну, стало быть, мы с ним как-нибудь д-договоримся, –заключил Фандорин, поднимаясь.

Разговор о важном в любом случае придется перенести на болеепозднее время, когда Элиза перестанет беспокоиться о своем кавказском Отелло.

– Боже, вы меня не слушаете! Смарагдов был отравлен – также, как Фурштатский! Шустров зарезан бритвой – так же, как Астралов! Всё этосделал Чингиз-хан! Он сказал мне: «Жена хана Альтаирского не может иметьлюбовников и не может выйти за другого!» При чем здесь Девяткин? Когда погибФурштатский (это антрепренер, он ко мне сватался в Петербурге), я еще не игралав «Ковчеге» и не была даже знакома с Жоржем!

– Астралов? Тенор? – нахмурился Эраст Петрович, припоминая,что несколько месяцев назад действительно зарезался бритвой известныйпетербургский певец.

– Да, да! Когда умер Фурштатский, хан протелефонировал мне ипризнался – это его рук дело. А на похоронах Астралова, он сделал вот так!

Она провела пальцем по горлу и затряслась.

– Мне никуда от него не деться! Он знает каждый мой шаг! Янаходила от него записки повсюду. Даже у себя в уборной! Даже в номере«Метрополя»! Не успела переехать, а в ванной на столике записка: «Каждый с кемты спутаешься сдохнет». Никто кроме Штерна еще не знал, в каком номере я будужить! И Девяткин не знал!

– В самом деле? – Фандорин вновь опустился в кресло. – Вовсей труппе один Ной Ноевич знал, где именно вы остановитесь?

– Да, только он! Меня перевезли Вася и Симочка. Вася раскрылчемоданы, а Сима развесила мои платья, разложила туалетные принадлежности…

– Где, в ванной? Прошу меня извинить, – прервал ее ЭрастПетрович. – Я должен вас покинуть. Мы обязательно поговорим. Позже.

– Куда же вы? – всхлипнула Элиза. – Умоляю, ничего непредпринимайте!

Он сделал успокоительный жест, ища глазами Масу. Тот сиделнадутый, с замотанной головой.

– Не обижайся, – сказал ему Эраст Петрович. – Я кругомвиноват перед тобой. Прости. Лучше скажи, что думаешь о своей п-подружкегоспоже Клубникиной?

Японец печально ответил:

– Я на вас не обижаюсь, господин. Что ж обижаться набольного? А обижен я на Симу-сан. Откуда вы узнали, что я сейчас думаю о ней?

Предмет обсуждения находился неподалеку, в десятке шагов.Раскрасневшаяся от пережитых волнений Симочка что-то жарко рассказывалаЛовчилину, держась рукой за грудь.

– …Мое бедное сердце чуть не лопнуло от ужаса! Оно и сейчасвсё трепещет!

Костя посмотрел туда, где у Клубникиной трепещет сердце, иуже не мог отвести взгляда.

– Надо на него подуть, тогда оно успокоится. Толькоприкажите, – шаловливо предложил «проказник».

Маса пожаловался:

– Эта пустая девица любила меня только за красоту. Теперь,когда пуля обезобразила мои черты, она на меня смотреть не хочет. Я к нейподошел, а она говорит: «Масик, ты конесьно герой, но от чебя пареным пахнет».И сморщила нос. А от моей раны брезгливо отвернулась! Меня перевязала добраяРегинина-сан. Она, кстати, еще очень ничего. И в хорошем теле…

– Меня интересует, любит ли Клубникина деньги?