– Одной плохо.

– Я привыкла.

– И это плохо, что привыкла. На ту сторону вообще соваться в одиночку не след, а то и заблудиться можно.

– Чего тебе от меня надо?

– Выходи за меня.

– За тебя?! – не то чтобы Антонина удивилась. В конце концов, Тонечка была девочкою симпатичной, в нее и влюбиться можно. Но вот что-то слабо верилось.

– Нас мало осталось, – сказал Алексей серьезно. Он сидел и глядел на нее, без нежности, без любви во взгляде, но так серьезно, что от этого взгляда стало вдруг неловко. – И мне не хотелось бы, чтобы сумеречники вовсе исчезли, да и ты… ты умная. И с характером. Такую женщину сложно найти.

Это он что, хвалит?

Нет, Антонину и прежде хвалили-то, когда случалось выполнить заказ быстро.

– За дела свои не бойся, подчищу. Что до конторы, то… сотрудничать время от времени придется, это само собой, но лишний раз беспокоить не станут.

– То есть, ты из конторы?

Он склонил голову.

– И…

– Искал не тебя, но тех уродов, которые девочек на камни переводят. Нашел… получат вышку, тут думать нечего. С этой стороны вопрос закрыт… – он глянул туда, где мхи поднимались бугром, этакою кочкой до отвращения характерного вида. – Ты значилась в разработке, но возникли определенного рода вопросы…

Спина похолодела.

И руки задрожали.

Не то чтобы Антонина полагала себя всесильною, нет, она знала, что рано или поздно ею заинтересуются, но всегда полагала, что случится это еще не скоро. А если и случится, то она сумеет…

– Если я откажусь?

– Я буду огорчен. И не только я, но бояться не надо. Говорю же, нас немного осталось. Внушение сделают и отпустят. В конце концов, крови на твоих руках нет, а остальное… приглядывать станут. Вероятно, предложат работу или учебу. Или сменить место жительства, все-таки связи у тебя опасные, а потерять такую фигуру по глупости никому-то неохота.

Фигурой себя ощущать не хотелось.

– Послушай, – он тихонько вздохнул. – Я не хочу тебе врать. И не буду. Я не влюблен. Не так, чтобы до безумия. Для безумия я слишком старый и видал… от любви с ума сходить, может, и приятнее, но я не умею. И не могу обещать, что эта вот любовь случится. Ты мне симпатична. Ты красивая. И умная. Что до твоего прошлого, то вариантов у тебя было немного.

Он и про это знает?

Что он вообще знает… и неприятно, страшновато, потому как получается, что она, Антонина, оказалась слишком самоуверенной. Не почувствовала опасность, не…

– Ты выжила. И сумела не замараться в крови. Это о многом говорит. Со своей стороны я могу обещать, что буду относиться к тебе с уважением.

Наверное, это много.

Куда больше, чем получают многие женщины.

– Брак будет законен. Если хочешь, уедем.

– Куда?

– Не знаю… в Ленинград, в Москву. К морю или на север.

– Вот так просто?

– Вот так просто, – подтвердил Алексей. – На самом деле нет причин усложнять. Мне работа найдется везде. Да и… сейчас полегче стало, по сравнению с тем, как оно было после войны. Так что отпустят.

К морю.

А и вправду, почему бы не поехать к морю? Свой дом, чтобы выбеленные стены и крыша красная. Почему-то хотелось именно с красною.

Берег. Круглая галька, которую можно собирать в карманы… откуда вылезло это воспоминание? Но она, Антонина, точно знает: был и берег, и галька, и кипящий прилив, что оставлял на гальке клочья пены. Мама… мужчина рядом, лица которого не разглядеть.

– Совсем большая стала, – он подхватывает Антонину и садит себе на шею. – Видишь, корабль? Там вон, далеко… паруса…

…и они смотрели, сначала на эти паруса, потом на чаек, еще на море, которое менялось. И день этот чудесный длился и длился. А потом закончился и спрятался в памяти, чтобы выбраться в самый неподходящий момент.

Антонина сглотнула.

– К морю, – решилась она. – Сначала к морю… чем я буду заниматься?

– А чем ты хочешь?

– Не знаю, – стоило принять решение, и даже дышать легче стало. – Меня как-то никогда особо не спрашивали.

– Тогда подумай. У моря хорошо думается, – он подал руку. И Антонина коснулась зыбких холодных пальцев. – У меня есть дом в Крыму. Маленький и стоит в стороне от города. Иногда… нужно просто отдохнуть от людей и вообще… там вполне можно жить.

Жить можно везде.

Но по-разному.

– Зимой там довольно неприятно, но весна в Крыму наступает рано.

Наверное, Антонина все-таки была черствой женщиной, если ее воображение не воспользовалось ситуацией, чтобы нарисовать умилительную картину с домиком, морем и мужчиной, который… пока просто был рядом.

Пожалуй, это уже много.

Больше, чем предлагали ей те, кто был до него.

– Там хорошо отдыхать. И думать. И учиться тоже.

– Чему?

– Изнанка не только для троп годится. Это тонкий мир со своими законами. И, как в любом мире, незнание их не освобождает от ответственности.

– Ты… давно?

– Лет с семи. Но меня родители выводили. И учили… они будут рады с тобой познакомиться.

– Они живы?

Почему-то стало страшно, но его пальцы осторожно сжали руку.

– Живы, что им станется? Чем дольше существует сумеречник, тем больше у него силы. И возможностей.

– Но…

…мама ушла. Она не была сильной? Или…

– Я знаю про твою мать. Ее некому было учить.

Да.

Наверное.

И получается…

– И тебя тоже, – сказал Алексей, а руки не выпускает, держит. – Дело не в том, что ты полукровка, если разобраться, то их вовсе не бывает. Чья-то кровь оказывается сильнее и все. Дело в том, что ты что-то умеешь, и это тоже хорошо, но…

– Мало?

– Мало.

– Она… заблудилась. Там, – Антонина сказала это, отвернувшись, чтобы не видеть его жалость. Нечего жалеть. У нее-то, если подумать, все хорошо и почти даже замечательно. – Ее… можно будет вернуть?

– Не знаю, – он сжал пальцы. – Нужно поговорить с отцом. И с мамой. Мужчинам легче прокладывать тропы, а женщины более чувствительны. С одной стороны, времени прошло много. С другой… если она провалилась на глубину, то время там – понятие очень условное. Можно попробовать сделать поиск по крови, но… когда ты сама сумеешь. Не потому, что я или они не хотят помочь. Нет. Но я с нею не связан, я не услышу ответ. А ты – вполне.

– И ты… не станешь отговаривать?