class="p1">Сталин воспользовался убийством Сергея Кирова, первого секретаря Ленинградского горкома партии, в декабре 1934 года, чтобы развернуть чистку рядов партии от тех, кого считал угрозой для себя, и организовал ряд показательных процессов. Народный комиссариат внутренних дел (НКВД, тайная полиция) получил квоты на выявление «врагов», точно так же как местные власти и комбеды должны были заполнить квоты кулаками. Чисткам подвергались все, кого можно было обвинить в нелояльности режиму, или те, кто таковых скрывал. Неосторожное слово в поддержку арестованных, обычная реплика, которую сочли идеологически неверной, иностранное имя, письмо из-за границы – все могло привести к аресту. В СССР установилась атмосфера настоящей истерии. Соседи доносили на соседей; студенты – на преподавателей и профессоров; дети – на родителей. В ходе великой чистки погибло более миллиона человек, а жизни многих других были разрушены незаконными арестами и годами лагерей. Это было царство террора, развязанного государством против населения.

Поведение отдельного человека часто не имело никакого значения – для обвинения достаточно было наклеенного ярлыка. Например, Кирилл Зарубо до революции был полицейским в Нижнем Новгороде. По его словам, в феврале 1917 года толпа отпустила его, потому что, как он записал, «граждане ничего против меня не имели». После этого он служил в Красной армии, получил ранение и стал работать в речной милиции. Несмотря на это, былая служба в царской полиции привела к лишению гражданских прав; в 1937 году он был арестован и расстрелян. Произвол был краеугольным камнем советской системы: например, В. А. Черногубов был до революции сначала полицейским, а затем заместителем начальника управления тюрем Нижнего Новгорода, с 1913 по 1918 год работал инспектором рынка, а затем продолжил работать уже в советских учреждениях и в 1925 году вышел на пенсию[936]. Ему повезло: он арестован не был.

Аресты в Поволжье в 1930-е годы, как и во всем Советском Союзе, приобрели массовый характер. О размахе репрессии дает представление пример одного района. Балахна – среднего размера райцентр Нижегородской области (в 1968 году население города составляло 33 тысячи человек) на западном берегу Волги. Здесь занимались судостроением и промышленностью, имелась бумажная фабрика. В Балахнинском районе была арестована тысяча жителей, из которых 218 были расстреляны, еще 109 умерли в тюрьме и лагерях; 220 были приговорены к срокам от десяти лет лагерей и более, 162 – к 5–9 годам лишения свободы, 162 – к 1–4 годам, 129 находились в заключении менее года. Жертвами были обычные люди, по большей части рабочие или служащие местных учреждений, а также 76 крестьян, 40 священнослужителей, 21 представитель учителей и студентов, 12 врачей и больничных работников. Шесть жертв попали в категорию «пенсионеры, инвалиды и дети»[937].

Когда казанское управление НКВД переехало на Черноозерскую улицу, изменилась атмосфера всего района. Евгения Гинзбург, написавшая одну из самых душераздирающих и проницательных книг о жизни в лагерях, в то время жила в Казани и вспоминала, что Черное озеро «было излюбленное место разгульных купчиков. Здесь был дорогой ресторан, эстрадный театр», но после переезда НКВД «название “Черное озеро” перестали относить к саду. Слово приобрело тот же смысл, что “Лубянка” для Москвы. “Не болтай, а то на Черное озеро попадешь!” – “Слышали, его ночью на Черное озеро увели?” Подвал на Черном озере. Это словосочетание вызывало ужас».

Гинзбург и ее муж были верными членами коммунистической партии. В 1935 году ее вызвали на допрос и объявили выговор за то, что она не донесла на своего друга – профессора Казанского университета Н. Эльвова, арестованного ранее за «ошибки» в теории перманентной революции, которые он допустил в главе о революции 1905 года для монографии по истории компартии. В 1937 году Евгения, уже находившаяся под подозрением в неблагонадежности, была вновь арестована за тот же проступок – отказ доносить на Эльвова – и на сей раз исключена из партии. В этот момент они с мужем поняли, что ее арест неминуем. Через восемь дней ее увезли в областное управление НКВД на Черноозерской улице, где она встретила некоторых знакомых по коммунистической партии: «Сколько ступеней вниз? Сто? Тысяча? – не помню… А вот и сам ад. Вторая железная дверь ведет в узкий коридор, тускло освещенный одной лампочкой под самым потолком. Лампочка горит особым тюремным светом, каким-то багрово-красным накалом… Слева двери, двери, двери… Они заперты на засовы и огромные ржавые замки… А за этими дверьми люди? Конечно же! Коммунисты, товарищи мои, попавшие в ад раньше меня. Профессор Аксенцев, секретарь горкома Биктагиров, директор университета Векслин… И еще многие…»[938]

Арест члена партии Гинзбург вовсе не был единичным случаем. Недавно опубликованные документы по Симбирску (в 1924 году переименованному в Ульяновск – в честь родившегося здесь Ленина) в дни революции 1917 года отражают биографии многих из тех, кто в 1917–1918 годах заседал в советских комитетах, а в 1930-е годы погиб. Среди них был Владимир Ксандров – председатель исполкома Симбирского горсовета с декабря 1917 по февраль 1918 года. После революции Ксандров переехал в Москву, где тоже занимал пост в советском правительстве. Вернувшись в 1919 году в Симбирск, он возглавил совет по труду и обороне и отвечал за поставки хлеба из Симбирска в промышленные центры России, то есть послушно проводил политику экспроприации зерна для Советского государства. В 1938 году он был арестован и умер в тюрьме в Кировской области (до того Вятской) в 1942 году. Александр Швер был большевиком и в 1917–1918 годах был редактором «Известий Симбирского совета» и других коммунистических изданий. В 1937 году его арестовали за троцкизм и на следующий год расстреляли в Хабаровске. Николай Чебоксаров был меньшевиком, но участвовал в работе симбирского исполкома в 1917 году. В 1936 году его арестовали якобы за шпионаж в пользу Японии и расстреляли. После смерти Сталина в 1953 году Никита Хрущев, новый лидер СССР, объявил политику десталинизации, в ходе которой, помимо прочего, многие из казненных, заключенных ГУЛАГа или сосланных были реабилитированы или оправданы. Ксандров был реабилитирован в 1955 году, Швер – на следующий год, Чебоксаров – в 1957 году[939].

Советское государство с большим подозрением относилось к интеллектуалам в поволжских городах. Было арестовано более 40 преподавателей Казанского университета; 10 из них были расстреляны, 16 умерли в лагерях. Доносы, нередко поступавшие от студентов университета, приобретали все более сюрреалистичный характер. Брали все больше писателей и ученых. Биолог профессор Слепков был арестован, потому что якобы заявил на лекции, что «ленинизм устарел» и что «невозможно использовать социологию в биологии». В 1937 году его расстреляли. На других профессоров доносили за троцкизм, «антипартийное понимание истории» и «клевету на Сталина». Арестованы были сотрудники татарского издательства, после чего прекратились независимые публикации[940]. Худшим периодом были 1937–1938 годы, когда по всей Татарской Автономной Советской Социалистической Республике (АССР) было арестовано более 11 тысяч человек, включая 5000 предполагаемых кулаков. Брали всех: журналистов, советских служащих, директоров предприятий, режиссера татарского театра. Расстреляно было свыше 3000 человек[941].

Под угрозой оказались и другие интеллектуалы