Лисицына подкралась к двери, из-под которойпросачивался свет. На ней, как и на внешней, засова не оказалось, а вот смазанадверь была исправно. Когда Полина Андреевна слегка потянула ее на себя, нескрипнула, не взвизгнула.

Свечу пришлось задуть.

Припала к узенькой щелке. Увидела грубый стол,освещенный масляной лампой. Человека, склонившегося над книгой (было слышно,как шелестнула страница). Человек сидел спиной, его голова была идеальнокруглой и блестящей, как у шахматной пешки.

Чтоб рассмотреть келью получше, Лисицынадвинула дверь еще – на самую малость, но теперь коварной створке вздумалосьпискнуть.

Скрипнул стул. Сидящий резко обернулся. Лицана фоне света было не видно, но спереди на рясе белела двойная кайма, знаксхиигуменского звания. Старец Израиль!

Полина Андреевна в панике захлопнула дверь,что было глупо. Осталась в кромешной тьме и с перепугу даже забыла, в какойстороне выход. Да и как бежать, если не видно ни зги?

Так и застыла в полном мраке, из которогонаползал терзающий душу скрежет: кржик-кржик, кржик-кржик. Сейчас как обмахнетпо щеке перепончатым крылом!

Но стояла так недолго, всего несколько секунд.

Дверь открылась, и галерея осветилась.

На пороге стоял скитоначальник с лампой вруке. Череп у него был такой же голый, как у мертвого Феогноста, и тоже нибороды, ни усов – хорошо хоть имелись брови с ресницами, а то совсем бы жуть.На обнаженном лице выделялись крупный породистый нос и пухлогубый рот. Апронзительный взгляд черных глаз Полина Андреевна узнала, хоть прежде и виделаего только через прорези куколя.

Старец покачал плешивой головой, сказалзнакомым голосом – низким, немного сиплым:

– Пришла-таки. Разгадала. Ишь, смелая. Не очень-тоон и поразился появлению в полночном ските незваной гостьи.

Но Полина Андреевна опешила даже не от этого.

– Святой отец, вы разговариваете? –пролепетала она.

– С ними, – Израиль кивнул на двери,расположенные напротив, – нет. С собой, когда один, да. Входи. Ночью в Подходенельзя.

– Где-где? В подходе? В подходе к чему? –Госпожа Лисицына глянула вглубь галереи. – И почему нельзя?

На первый вопрос Израиль не ответил. На второйсказал:

– Устав воспрещает. С заката до рассветадолжно быть по кельям, предаваясь чтению, молитве и сну. Входи.

Он посторонился, и она ступила в келью –тесную, вырезанную в камне каморку, вся обстановка которой состояла из стола,стула и лежащего в углу тюфяка. На стене висела темная икона с мерцающейлампадкой, в углу потрескивала малая печурка, дымоход которой уходил прямо внизкий потолок. Там же, в своде, чернела щель – должно быть, воздуховодная.

Вот как спасение-то достается, жалостноподумала Лисицына, рассматривая убогое жилище. Вот где за весь человеческий родмолятся.

Схимник смотрел на ночную пришелицу странно:словно ждал чего-то или, может, хотел в чем-то удостовериться. Взгляд был такойсосредоточенный, что Полина Андреевна поежилась.

– Хороша… – еле слышно проговорил старец. –Красивая. Даже лучше, чем красивая, – живая. И ничего, совсем ничего. – Оншироко перекрестился и уже другим, радостным голосом возвестил сам себе. –Спасен! Избавлен! Освободил Господь!

И глаза теперь были не настороженные,испытующие – они словно наполнились светом, воссияли.

– Садись на стул, – сказал он ласково. – Дайна тебя получше посмотреть.

Она присела на краешек, взглянула нанепонятного схимника с опаской.

– Вы будто ждали меня, отче.

– Ждал, – подтвердил схиигумен, ставя лампу настол. – Надеялся, что придешь. И Бога о том молил.

– Но… Но как вы догадались?

– Что ты не инок, а женщина? – Израильосторожно откинул капюшон с ее головы, но руку тут же убрал. – У меня наженский пол чутье, меня не обманешь. Я всегда, всю жизнь вашу сестру по запахучуял, кожей, волосками телесными. Они с меня, правда, теперь попадали почтивсе, – улыбнулся старец, – но всё одно – сразу понял, кто ты. И что смелая,понял. Не побоялась послушником нарядиться, на остров заплыть. И что умная,тоже видно – взгляд острый, пытливый. А когда во второй раз приплыла, ясно мнестало: уловила ты в моих словах особенный смысл. Не то что араратские тупоумцы.И в последующие разы я уже только для тебя говорил, только на тебя уповал. Чтодогадаешься.

– О чем догадаюсь? О смерти Феогноста?

– Да.

– А что с ним сталось?

Израиль впервые отвел взгляд от ее лица,задвигал кожей лба.

– Умерщвлен. Сначала-то я думал, чтопреставился обыденным образом, что срок его подошел… Он до полудня из кельи невыходил. Я решил проведать. Смотрю – лежит на лапнике (тюфяков Феогност непризнавал) недвижен и бездыханен. Он слаб был, недужен, потому я нисколько неудивился. Хотел ему рот отвисший закрыть – вдруг вижу, меж зубов ниточки.Красные, шерстяные. А у Феогноста фуляр был красный, вязаный, горло кутать. Такфуляр этот поодаль, на столе обретался, ровнехонько сложенный. Что за чудеса,думаю. Развернул, смотрю – в одном месте шерсть разодрана, нитки торчат…

– Кто-то ночью вошел, – быстро перебилагоспожа Лисицына, – накрыл Феогносту лицо его же фуляром и удушил? Иначе ничемне объяснить. Старец, когда задыхался, зубами шерсть грыз, оттого и нитки межзубов. А после убийца фуляр сложил и на столе оставил.

Схиигумен одобрительно покачал головой:

– Не ошибся я в тебе, умная ты. Враз всёпрозрела. Я-то много дольше твоего размышлял. Наконец понял и вострепеталдушой. Это кто ж такое злодейство учинить мог? Не я. Тогда кто? Не старец жеДавид? Может, в него бес вселился, на злое дело подбил?

Но Давид еще немощней Феогноста был, отсердечной хвори с ложа почти не вставал. Куда ему! Значит, чужой кто-то.Четвертый. Так получается?

– Так, – кивнула Полина Андреевна, не спешаделиться со старцем своими предположениями – показалось ей, что святой отшельникеще не всё рассказал.

– Месяца три тому был здесь один. Как ты,ночью. Ко мне в келью заходил, – молвил Израиль, подтвердив ее догадку.

– Маленький, всклокоченный, весь дергается? –спросила она.

Старец сощурил глаза: