– С ним нелегко будет тягаться.

– И слышать этого не хочу, – сказал Бобби. –После нашей картины о нем никто и не вспомнит.

– Бобби, нельзя ли повторить?

– Фу, черт! Совсем забыл, что я за стойкой. А какойсегодня день, мы тоже забыли! Боже, храни королеву. Выпьем за ее здоровье, Том,я угощаю.

Он налил себе стаканчик рому, а Томасу Хадсону протянулбутылку бутсовского желтого джину, блюдечко с лимоном и бутылку, индийскоготоника «Швеппс».

– Стряпайте себе свое питье сами. Терпеть не могу этумешанину.

Томас Хадсон налил поровну того и другого, добавил несколькокапель из сосуда со вставленным в пробку перышком чайки и поднял было стакан,но оглянулся на матросов, сидевших у другого конца стойки.

– Вы что пьете? Скажите, как называется, если знаете.

– «Песья голова», – ответил один из них.

– Точно, «Песья голова», – сказал Бобби и, сунувруку в ящик со. льдом, достал им по бутылке холодного эля. – Вот толькостаканов нет, – сказал он. – Нашлись тут пьяницы, целый день швырялистаканы в окно. Ну как, теперь у всех есть? За королеву, джентльмены! Не думаю,что ей так уж интересен этот остров, и сомневаюсь, чтобы она себя хорошочувствовала здесь. Но – за королеву, джентльмены! Храни ее бог.

Все выпили.

– Замечательная, должно быть, женщина, – сказалБобби. – Пожалуй, только чересчур чопорная для меня. Вот королеваАлександра, та больше в моем вкусе. Люблю таких. Но день рождения королевы мыотпразднуем, как положено. Хоть остров наш маленький, патриотизма нам незанимать стать. Один здешний житель участвовал в войне, и ему оторвало руку.Это ли не патриотизм!

– Чей, говорите, сегодня день рождения? – спросилодин из матросов.

– Королевы Марии Английской, – сказалБобби. – Матери нынешнего короля-императора.

– Это та, что ли, в честь которой судно названо? –спросил другой матрос.

– Том, – сказал Бобби. – Следующий тост мыбудем пить с вами вдвоем.

Стемнело, и подул легкий ветер, так что и комары и мошкиисчезли и суда уже вернулись в гавань, подняв на борт аутриггеры еще в проливе,и теперь стояли у причалов, которые тянулись от береговой линии в гавань. Отлившел быстро, и огни судов дрожали на воде, отсвечивавшей зеленым и такстремительно убывавшей, что ее засасывало под настил причала и крутило воронкойза кормой большого катера, на который поднялся Томас Хадсон. В воде – там, гдеогни плескались между обшивкой катера и некрашеным настилом причала с кранцамииз старых автомобильных шин, темными кругами отражавшимися в темноте у камней, –стояли, держась против течения, сарганы, приплывшие сюда на свет. Длинные,плоские, с прозеленью, как и вода, они не кормились тут, не играли; они только,подрагивая хвостами, держались против течения, зачарованные светом.

«Нарвал» – катер Джонни Гуднера, где они с Томасом Хадсономждали Роджера Дэвиса, – утыкался носом в убывающую воду, а кормой к кормеза ним стояла яхта того самого человека, который весь день провел у Бобби.Джонни Гуднер сидел на стуле, положив ноги на другой стул, в правой руке у негобыл стакан «Томми Коллинза», а в левой – длинный зеленый стручок мексиканскогоперца.

– Замечательно, – сказал он. – Я откусываюпомаленьку, и во рту у меня начинается пожар, а я остужаю его вот этим.

Он откусил первый кусочек, проглотил его, выдохнул «х-х!»сквозь свернутый трубочкой язык и потом долго тянул из высокого стакана. Егополная нижняя губа посасывала тонкую, типично ирландскую верхнюю, а улыбалисьодни серые глаза. Уголки губ у него всегда были приподняты, и поэтому казалось,что он вот-вот улыбнется или только что улыбнулся. Но рот мало что говорил онем, если бы не тонкая верхняя губа. Присматриваться следовало к глазам. Рост исложение у Джонни Гуднера были, как у немного отяжелевшего боксера среднеговеса, но сейчас, развалившись на двух стульях, он выглядел складно. А человека,потерявшего форму, такая вольная поза сразу выдает. Лицо у него было покрыторовным загаром, лупились только нос и лоб, уходивший назад вместе с редеющимиволосами. Шрам на подбородке мог бы сойти за ямочку, если бы приходился ближе ксерединке, а переносица была чуть приплюснута. Сам по себе нос был не плоский.Он будто вышел из рук современного скульптора, который работал сразу в мрамореи стесал тут самую малость больше, чем следовало.

– Том, пропащая твоя душа. Чем ты был занят это время?

– Работал, и довольно упорно.

– Ну еще бы! – сказал Джонни Гуднер и отправил врот второй кусок зелёного перца. Стручок был очень вялый, сморщенный, дюймовшести в длину.

– Только поначалу жжет, – сказал он. – Каклюбовь.

– Черта с два. Перец жжет не только поначалу.

– А любовь?

– К черту любовь, – сказал Томас Хадсон.

– Это что за настроения? Что за разговоры? Ты в когоэто превращаешься у нас на острове? В чокнутого овцевода при отаре?

– Здесь овец нет, Джонни.

– Ну, в чокнутого крабовода, – оказалДжонни. – Мы не собираемся держать тебя здесь на привязи. Возьми попробуйперца.

– Я уже пробовал, – сказал Томас Хадсон.

– Про твои прошлые дела я все знаю, – сказалДжонни. – Не щеголяй передо мной своим славным прошлым. Ты, может, всех ихвыдумал. Знаю, знаю. Ты, может, первый ввез их на вьючных яках в Патагонию? Нуа я человек современный. Слушай, Томми. Перец фаршируют лососиной. Фаршируютморским окунем. Фаршируют чилийской скумбрией. Грудкой мексиканской горлицы.Индюшатиной и кротовым мясом. Мне его чем угодно фаршируй, я все беру. Вот,мол, я какой магнат, черт меня подери. Но это все извращения. Нет ничего лучшетакого вот длинного, вялого, скучного, совсем не соблазнительного, без всякогофарша, простого перчика под коричневым соусом из чупанго. Ух ты,зверюга, – он снова дыхнул, высунув сложенный трубочкой язык, –пожалуй, я тебя все-таки малость перебрал.

Он приложился к стакану.

– Этот перец дает мне лишний повод выпить, –пояснил он. – Остужаю свою пасть. А ты что будешь?

– Пожалуй, еще одну порцию джина с тоником.

– Бой! – крикнул Джонни. – Еще порцию джина стоником бване М`Кубва.

Фред, один из местных негров, которых капитан катера нанялдля Джонни, подал стакан Томасу Хадсону.

– Пожалуйста, мистер Том.