Они стояли в тени придорожной пальмы, куда отошли в началеразговора, и Луис, достав из кармана чистую тряпицу, бережно развернул ее ипоказал несколько блестящих, перламутрово-розовых, очень мало похожих на жемчуггорошин, какие иногда находят местные жители при очистке раковин. Ни одна иззнакомых Томасу Хадсону женщин, кроме королевы Марии Английской, не позариласьбы на такой жемчуг. Не то чтобы Томас Хадсон мог считать королеву Марию своейзнакомой – он ее видел только на картинках и в кино да еще в «Нью-Йоркере», гдечасто мелькал ее профиль; но оттого, что она любила ракушечный жемчуг, емуказалось, что он ее знает лучше многих своих давних знакомых. Королева Мариялюбит ракушечный жемчуг, а сегодня весь остров празднует ее день рождения,думал он, но едва ли ракушечный жемчуг послужит утешением для спутницы тогогосподина, о котором рассказывал Луис. Впрочем, может быть, и королева Марияговорила, что любит этот жемчуг, просто чтобы сделать приятное своим подданнымна Багамских островах.

Они шли дальше по направлению к «Понсе-де-Леон», и Луисговорил:

– Эта его дама плакала, мистер Том. Она плакалагорькими слезами. Тут я и предложил, что схожу к Рою и принесу ей ракушечногожемчуга, пусть посмотрит.

– Наверно, это ее очень порадует, – сказал ТомасХадсон. – Если она любит ракушечный жемчуг.

– Надеюсь, что порадует. Сейчас отнесу ей.

Томас Хадсон вошел в бар, прохладный и даже темноватый напервый взгляд после сверкания коралловой дороги, и выпил джину с тоником икусочком лимонной корки, прибавив в стакан несколько капель ангостуры. МистерБобби стоял за стойкой с мрачнейшим видом. Четверо молодых негров играли набильярде, слегка приподнимая одну его сторону, когда по ходу игры предстоялособо сложный карамболь. Пение наверху прекратилось, и в баре было очень тихо,только пощелкивали бильярдные шары. У стойки сидели двое матросов с яхты,ошвартованной у причала. Постепенно глаза Томаса Хадсона привыкли к освещениюбара, и ему стало прохладно и приятно. Пришел сверху Луис.

– Господин уснул, – сказал он. – Я оставилжемчужины его даме. Она смотрит на них и плачет.

Томас Хадсон заметил, как матросы с яхты переглянулись, ноне сказали ни слова. Он стоял, держа в руках стакан с приятно-горьковатымнапитком, все еще смакуя первый долгий глоток, напомнивший ему Тангу, Момбасу иЛаму и все то побережье, и его вдруг охватила тоска по Африке. Вот он такпрочно осел здесь, на этом острове, а ведь мог бы сейчас быть в Африке. Койчерт, подумал он, я всегда могу туда поехать. Нужно находить главное в себесамом, где бы ты ни был. А здесь это мне неплохо удается.

– Том, вам правда нравится эта штука? – спросилего Бобби.

– Конечно. Иначе я бы не стал ее пить.

– Я раз по ошибке откупорил бутылку, так словно хиныглотнул.

– А там есть хина.

– С ума сходят люди, честное слово, – сказалБобби. – Человек может выбрать себе любой напиток. У него есть чемзаплатить. Кажется, пей и получай удовольствие – так нет, он берет и портитдобрый джин, наливая туда индийской водички с хиной.

– Мне нравится. Я люблю вкус хины в сочетании слимонной коркой. От этого коктейля словно все поры в желудке раскрываются.Никакой другой напиток меня так не бодрит. Я себя после него отлично чувствую.

– Знаю. Вы себя всегда хорошо чувствуете, когдавыпьете. А я – отвратительно. Где Роджер?

Роджер был приятель Томаса Хадсона, купивший себе рыбацкуюхижину на другой стороне острова.

– Скоро появится. Мы с ним сегодня обедаем у ДжонниГуднера.

– Не пойму, что за интерес таким людям, как вы, РоджерДэвис и Джонни Гуднер, торчать на этом острове.

– Это прекрасный остров. Вы же торчите.

– Я торчу, потому что я здесь деньги зарабатываю.

– Могли бы и в Нассау зарабатывать.

– Черт с ним, с Нассау. Здесь веселее. По части весельялучше этого острова не найти. И кой-кому здесь случалось сколотить состояние.

– По-моему, здесь жить очень славно.

– Еще бы, – сказал Бобби. – По-моему, тоже.Если можно зарабатывать деньги. Вы эти картины продаете, над которыми все времятрудитесь?

– На них сейчас много покупателей.

– Платить деньги за картины, на которых нарисовандядюшка Эдвард! Или негры в воде. Негры на берегу. Негры в лодке. Ловцычерепах. Ловцы губок. Буря на море. Смерч. Шхуна, разбитая волнами. Шхуна, ещене достроенная. Все то, что можно увидеть бесплатно. Неужели их правдапокупают?

– Ну конечно. Раз в год в Нью-Йорке устраиваетсявыставка и выставленные картины продаются.

– С аукциона?

– Нет. Тот, кто устраивает выставку, назначает каждойкартине цену. Люди смотрят и покупают. Бывает, что и музей купит какую-нибудь.

– А сами вы можете их продавать?

– Конечно.

– Я бы, пожалуй, купил у вас смерч, – сказалБобби. – Здоровенный чтоб был смерч, черный как дьявол. Или еще лучше двасмерча, как они несутся над отмелью с таким ревом, что больше ничего не слышнокругом. Всасывают воду и пугают людей до смерти. И я на своей лодочке – выехалловить губку и попался. А смерч бушует, сорвал у меня стеклянный щиток. Чуть невсосал и лодку вместе с водой. Такой смерч, что господь бог ему сам не рад.Сколько бы вы с меня взяли за такую картину? Я бы ее прямо вот здесь и повесил.Или у себя дома, если моя старуха не умрет со страху.

– Цена зависит от размера картины.

– Делайте любого размера, какой вам захочется, –величественно разрешил Бобби. – Такую картину, черт побери, маленькую несделаешь. Знаете что, нарисуйте даже три смерча. Я раз видел три смерча уострова Андроса, вот как сейчас вас вижу. Они закручивались до самого неба, аодин всосал лодку ловца губок, так когда она упала, мотор насквозь пробилднище.

– Вопрос в том, сколько будет стоить холст, –сказал Томас Хадсон. – Я с вас возьму только стоимость холста.

– Ну, тогда покупайте холст побольше, – сказалБобби. – Мы такие изобразим смерчи, что, кто ни взглянет, со страху тут жевыкатится из бара, а то и вовсе удерет с этого чертова острова.

Он был потрясен грандиозностью замысла, но заложенные тутвозможности лишь постепенно раскрывались перед ним.