— Да вон хоть на диване. Я в спальне сплю, храплюсильно, но из большой комнаты ты не услышишь.

— Храпите на здоровье, — усмехнулась я.

— Может, выпьешь? — предложил он.

— Спасибо. Не пью. Желудок больной. Чаю, если можно…

— Ужинай, не стесняйся, — кивнул Петр Васильевичи, вылив остатки водки из бутылки в стакан, достал из холодильника еще однуполлитровку.

— Вам же завтра ехать, — кивнула я. — Или надорогах здесь попроще?

— Вечером поеду, — махнул он рукой. —Выхожусь… Он выпил, посидел молча, глядя в пустой стакан, и тяжко вздохнул:

— Беда у меня… Помрет моя Наталья. Сегодня врач сказал— рак у нее. Вот такие вот дела… — Я молчала, не зная, что на этоответить. — Третий раз жизнь по новой начинать… С одной жил — разошлись,я-то все по командировкам, ну… вышло дело… да… С Натальей хорошо жили, и вот тебе.Дом этот на ее сына записан, весной вернется с армии, а мне куда? В сорок семьлет много не набегаешь.

— Может, не все так плохо у вашей Натальи, иногдачудеса случаются…

— Может, — кивнул он. — Только врач сказал —полгода, не больше. Дела… Я тут малость посижу, а ты меня утром часов в шестьразбуди, мужики в семь выезжают, надо успеть их перехватить, на дорогу выйти.

— Разбужу, — кивнула я и пошла в комнату.

Я думала, что усну мгновенно, но долго не могла сомкнутьглаз. Таращилась в потолок и думала: о себе, о Петре Васильевиче, о неведомойНаталье. В полночь хозяин пошел на двор, загремел ведрами, а потом долго невозвращался. Я поднялась и, накинув куртку, вышла в сени. Хозяин расположилсяпрямо на холодном полу, с босыми ногами и в расстегнутой до живота рубашке.Богатырский храп возвещал о том, что сон его крепок. Покачав головой, я свеликим трудом его растолкала, помогла подняться и отвела в спальню. Потомвернулась на диван и через пятнадцать минут, кажется, уже спала.

Проснулась ровно в пять. Долго смотрела в темноту за окном.Оделась и вышла проведать хозяина: спал он крепко и просыпаться явно несобирался. Я зажгла настольную лампу, подошла к шифоньеру, открыла дверцы ивнимательно осмотрела содержимое. К счастью, у нас с Натальей был почти один итот же размер. Главное, что меня интересовало, — обувь. Сапоги нашлись,изрядно поношенные, но крепкие. Зимнее пальто, шарф, белье, старенькие джинсы,должно быть, остались от сына. Я аккуратно сложила вещи в сумку и без особойспешки покинула дом.

В утреннем сумраке поселок выглядел уныло. Дойдя до концаулицы, я остановилась, пытаясь сориентироваться. Нужное мне шоссе оказалосьметрах в пятистах от этого места, но выбралась я на него не сразу, зато здесьмне повезло. Из-за поворота появился видавший виды «газик», затормозил, я селарядом с водителем, не особенно интересуясь, куда он держит путь. Сейчас главное— убраться подальше от этого поселка…

— Кудрявцева, спишь, что ли? — Я вздрогнула,оторвавшись от созерцания стены. — К телефону.

— Ты сегодня нарасхват, — заметила Люда.

— Точно, — кивнула я. Голос мужской.

— Вы Елена Сергеевна? — вкрадчиво спросилневидимый собеседник, а я усмехнулась.

— Елена Петровна, а вы кто?

— Петровна? Выходит, у меня неверные сведения.

— Выходит. Вы куда звоните, может, у вас и телефонневерный?

— Может быть, — хмыкнул он и повесил трубку.

«Нет, ребята, — подумала я. — Такими звонками намои нервы воздействовать трудно…» Однако домой скорее всего идти опасно, таммогут ждать… Если они все тут себя так по-дурацки, значит, не очень уверены втом, что Кудрявцева Елена Петровна — это я и есть. Хотя, возможно, я ихнедооцениваю. Я продолжала стоять возле телефона, тупо его разглядывая.

— Чего там? — спросила Людка.

— Где? — хмыкнула я.

— Ну там, откуда тебе звонят.

— Там все нормально.

— А зарплату не обещают?

— Нет.

— Жаль. Слушай, это тот тип, который здесь вертелся,ну, крутой?

— Этот не крутой, этот глупый. Ты домой собираешься?

— Я к тебе в гости собираюсь, сама звала чай пить.

— Чаю напьешься здесь, гости отменяются, дела у меня.

— Тогда я вечером зайду.

— Заходи, только меня дома не будет.

Я вышла в коридор и немного посидела там на подоконнике. Приизвестной ловкости незаметно покинуть почту можно, главный вопрос: стоит лизаходить домой. Домом я называла крохотную комнатенку в коммуналке. Темную,сырую и холодную. Но и ей я была очень рада.

В этот город я прибыла к концу второй недели своего бегства.Меня покачивало от слабости, от голода и постоянного недосыпания, в голове всепуталось, я с трудом понимала, кто я и где нахожусь. Умылась в очередномтуалете очередного вокзала и побрела по прямой как стрела улице с неизвестныммне названием, совершенно не представляя, куда я направляюсь, и тут детскийголос позвал:

— Мама!

Я резко обернулась и замерла как вкопанная: прямо передомной стоял Ванька. В белой с черными пятнышками шубке и забавной черной шапке сушками. Колени у меня начали подгибаться, и я едва не осела в снежную жижу наасфальте. Появилась женщина, взяла мальчика за руку, и они пошли в сторонуунивермага, а я стояла и смотрела им вслед. Потом потрясла головой и отыскаласкамейку, села, с полчаса разглядывала свои ноги в ворованных сапогах. Мнестало совершенно ясно: я достигла конечного пункта своего бегства. Дальшебежать не имело смысла, да и не смогу я больше. К тому же здесь жил Ванька,пусть не мой, совсем непохожий и, возможно, с другим именем — это не имелозначения.

Как начать новую жизнь в этом совершенно чужом городе — в умне шло. Я поднялась со скамьи и торопливо зашагала по широкой улице вперед ивперед. Надо согреться, к тому же на ходу лучше думается. Я прошла парукварталов, свернула в переулок и неожиданно остановилась перед зданием почты:мое внимание привлек листок бумаги на двери: «Требуется почтальон». «Почему быи не рискнуть?» — подумала я и решительно взялась за ручку двери.

Поначалу заведующая особого интереса к моей особе непроявила, взглянула вскользь и спросила не без удивления:

— На работу? Платят у нас мало… и не всегда вовремя. Аработа… по гололеду набегаешься.

— Выбирать мне не приходится, — пожала яплечами. — Возьмете?