— Это твоей Степаниде. Чтоб ей не обидно было.

Я взглянула на него с благодарностью.

Но вот объявили, что самолет из Москвы прибыл. Я замерла вожидании.

— Аська! — раздался вдруг Мотькин вопль. — Аська!

Мы бросились друг другу в объятия. Потом отстранились —посмотреть, насколько мы переменились за это время. Меня поразила Мотькинабледность и худоба. Она была почти прозрачная. А глазищи теперь занималипол-лица. У меня сжалось сердце.

— Мотька, ты так похудела! Ты здорова?

— Здорова, как корова! Только устала до чертиков. Ой, Аська,мне столько надо тебе рассказать.

И тут я взглядом наткнулась на Степаниду. Она стояла позадиМотьки с довольно-таки хмурым видом.

— Степанида, привет! Дай-ка я тебя поцелую. А ты выросла ипохорошела!

Степанида позволила себя поцеловать. И тут к ней шагнулАлен.

— Добрый день, Степанида! Я — Ален! А это тебе, с приездом!— он протянул ей цветы.

Степанида залилась краской.

— Это мне? — пролепетала она. — Какие красивые… Спасибо.

И она взглянула на Алена с такой благодарностью, что я чутьне разревелась. А Матильда тем временем уже обнималась с Полем.

— Ну все, все, — сказал Ален, — нежности потом, сейчас надоехать. Мадам Жюли ждет нас с завтраком. А ее завтраками пренебрегать не стоит.

— Я опять в Париже! — восторженно вскрикнула Мотька. — Ктобы мог подумать! Степка, ты хоть понимаешь — ты в Париже!

— Понимаю, чего ж тут не понять.

— Вот что значит разница темпераментов, — проворчал Ален.

В машине я с Мотькой и Степанидой села сзади, а Поль рядом сАленом. Мотька то и дело что-то восклицала, а Степанида молча смотрела в окно.

— Аська, а какие планы на сегодня? — спросила негромкоМотька.

— Сейчас позавтракаем, а потом куда хотите, полная свобода!

— А Игорь Васильевич здесь?

— Нет ни его, ни Ниночки, они в Севилье, вернутся черезнесколько дней.

— Жаль…

— Ничего, успеешь еще пообщаться с дедом! У вас же целых тринедели.

— Ох, не говори! Даже самой не верится. Три недели в Париже,с тобой! — прошептала Мотька.

— Матильда, — сказал Ален, — сегодня у меня свободный день,поэтому надо воспользоваться машиной.

— Что ты имеешь в виду?

— Может, махнем после завтрака в Версаль?

— Можно и в Версаль! В прошлый раз мы так недолго там были…

Я видела, что Степанида напряглась. Наверно, она не знает,что такое Версаль, а спросить стесняется, ну да ничего, лучше один раз увидеть,чем сто раз услышать.

— Степка, гляди, ты знаешь, что это такое вон там торчит? —закричала Мотька.

— Знаю! Эйфелева башня, — невозмутимо ответила Степанида.

— Точно! — обрадовалась Матильда.

Когда машина Алена свернула на нашу улицу, Матильдазавопила:

— Степка, Степка! Это наша авеню! Авеню Виктора Гюго!

— Только не спрашивай меня, чего он написал, — тихопроговорила Степанида.

— А ты, что ли, знаешь?

— Конечно! «Собор Парижской Богоматери», «Отверженные» и ещемного чего, — продемонстрировала свою эрудицию Степанида.

— Ну надо же! — поразилась Мотька.

Мы подъехали к нашему дому. Навстречу нам выскочил Дидье.

— Бонжур, Дидье! — проговорила Матильда.

— О! Мадемуазель, бонжур! — захлопал глазами Дидье, узнавМатильду. — Рюски баришна!

— Это кто? — не выдержала Степанида.

— Консьерж.

— А почему негр?

— В Париже много негров, — не придумала я ничего лучше.

Степанида кивнула, приняв это к сведению.

Мы вошли в дом. При виде отделанного красным деревом лифтаСтепанида округлила глаза и покачала головой, но ничего не сказала. Она вообщепочти все время помалкивала — то ли боялась сказать что-то невпопад, то ли былапереполнена впечатлениями. Завтрак мадам Жюли накрыла в столовой, и я подумала,что Степаниду это смутит, но ничуть не бывало. Она вполне спокойно управляласьс приборами, и только незнакомая еда внушала, кажется, ей некоторые опасения —наслышалась, видно, что французы едят лягушек. А Мотька так и сияла! Польсмотрел на нее открыв рот, но я сразу поняла: ему ничего не светит. По всемпризнакам, Мотька была влюблена. Неужели по-прежнему в Олега? Что-то неверится!

После завтрака мы все погрузились в машину и поехалипоказывать Степаниде Париж и его окрестности. Надо же воспользоваться свободнымднем Алена!

А Степаниде было как-то не по себе. Ее поразила роскошнаяквартира знаменитого певца, где предстояло прожить целых три недели. Там всебыло как-то не так, даже в уборной она далеко не сразу сообразила, как спуститьводу. Она была в панике, даже взмокла с перепугу и уже от отчаяния дотронуласьдо какой-то металлической пластинки в стене. И вода сразу полилась. Придумаютже… А сколько еще подобных ситуаций ее ждет? Хорошо еще, она не успела никогопозвать на помощь… то-то позору было бы… Да и вообще… Эта пожилая мадам Жюли,которая подает к столу… Негр, который таскает чемоданы… И эти парни, Ален иПоль… Вроде ничего плохого в них нет, Ален вон даже цветочки ей подарил, авсе-таки… Чужие они какие-то… «Ну да ничего… Я еще привыкну. Привыкла же я вМоскве, — думала она, — а сначала тоже было страшновато и неловко. Кстати, надобудет попросить у Аси карту Парижа. Хорошо бы дня через три-четыре освоитьсянемного и начать одной гулять по городу». Она понимала, что Аське и Мотькеохота побыть наедине, а она, вообще-то, прекрасно ориентируется. В Москве ужечерез три дня передвигалась самостоятельно. Правда, в Москве все говорятпо-русски, но зато тут, в Париже, все улыбаются, а в Москве народ больше хмурый…Да, решила Степанида, одной гулять даже интереснее… Надо только, чтобы Аськанаучила ее пользоваться здешними уличными телефонами — на всякий случай… Хотявряд ли ее отпустят одну, Матильда побоится… «Ну ничего, я что-нибудь придумаю,уговорю их, или… Или просто уйду потихесеньку, а потом приду как ни в чем небывало, и они поймут, что меня можно отпускать одну. Завтра же с утра попробую!Встану пораньше и слиняю. Ненадолго, на полчасика всего, пойду прошвырнусь понашей авеню, никуда даже сворачивать не буду, чтобы не заплутать». И, принявтакое решение, Степанида успокоилась.

Ален целый день возил их на машине, показывалдостопримечательности. У Степаниды голова шла кругом от всяческих красот и отстарания ничем не выдать своего невежества. Она приказала себе не задаватьлишних вопросов и ничему не удивляться. Хотя это было трудно, потому что насамом деле она пребывала в непрерывном удивлении.