с тяжелыми ведрами, тряпками и швабрами. Они мыли трамваи снаружи и изнутри. Там же работали десять французских солдат – они черной краской красили днища трамваев. Работали они предельно медленно и при любой возможности старались на пару часов ускользнуть. Вим понимал, что это военнопленные, но они могли свободно перемещаться не только по депо, но и по окрестностям. Они носили собственную форму, но на спине была пришита большая цветная полоса. За ними наблюдал надсмотрщик-бельгиец. Этот человек симпатизировал нацистам и добровольно отправился на работу в страну своей мечты. С ним работали две его дочери – уборщицами. Вроде бы они не делали ничего плохого, но, учитывая их настроения, Вим старался держаться от них подальше.

Он старался аккуратно писать матери и Джо. Он писал, что у него все хорошо и о нем можно не беспокоиться. Мать отвечала, что получила его деньги, но он должен хорошо питаться и тепло одеваться – ведь приближается осень. Это письмо Вима развеселило – мама всегда остается мамой.

Он написал и Сиске – писал, что получил другую работу, чуть тяжелее той, что он занимался первые месяцы. Теперь он занимался металлическими колпаками, которые закрывали колеса трамваев и уберегали пассажиров от травм. Начальник обучил его работе с автогеном и отливке металлических деталей. Вим переливал расплавленный металл в бронзовый чан, а затем в форму. Затем ему нужно было залудить металл, прежде чем формировать шов. В процессе работы выделялись газы – вряд ли они были полезны для здоровья. Полуфабрикаты Вим отправлял в мастерскую, где в них прорезали желобки для масла и использовали в дальнейшей работе.

Хотя Вим работал усердно, при любой возможности он старался ускользнуть – в конце концов, он же работал на немцев. К этому времени он познакомился со многими работниками и отлично знал, где можно поболтать и укрыться утром или днем, не привлекая особого внимания.

Наступила осень. Вим жил и работал в Брунсвике уже шесть месяцев и начинал чувствовать, что вторую половину года ему не продержаться. Он замечал это в мелочах. Люди становились раздражительными, нервными и вели себя по-другому. Купить лишний кусок мяса у мясника стало труднее. Проходя по мастерской и депо, Вим чувствовал на себе взгляды немцев.

Перед Рождеством он написал матери, Джо и Сиске поздравительное письмо. Тревожить их он не хотел, поэтому об изменившейся атмосфере писать не стал. «Я получаю деньги за легкую работу, – писал он. – Мне вполне хватает на еду». По сути, это не было ложью – но чутье Вима не подвело.

В середине декабря 1943 года власти Брунсвика приняли радикальные меры: всех иностранцев перевели в Lager. Легкие бараки, о которых предупреждал Вима Йохан, находились в чистом поле, неподалеку от вокзала. Вим простился с хозяйкой, но Йохан решил сначала сам все разведать. Он уже давно жил в Германии и не думал, что все будет так плохо.

Вима вместе с тремя другими голландцами отправили в деревянный барак, расположенный в дальнем конце поля. Барак напомнил Виму маленькую деревянную хижину, каких было много в Амстердаме, – любимое место бойскаутов. За такое жилье из зарплаты Вима вычитали пять рейхсмарок. Конечно, в сравнении с уютной комнатой у прежней хозяйки такое жилье и одной марки не стоило.

Каждый вечер Вим проводил в центре города, чтобы как можно меньше времени проводить в обществе четверых своих соседей в крохотном помещении. Прошло всего несколько недель, и он бараки возненавидел, но руки у него были связаны. Рождество пришлось отмечать в лагере вместе с парнями со всех концов Нидерландов, и они постарались устроить себе настоящий праздник.

В январе 1944 года союзники стали усиленно бомбить немецкие города с целью полного уничтожения гражданского населения. Даже Брунсвик не избежал налетов. Начальник Вима страшно боялся, что целью бомбардировок может стать депо. Чтобы все трамваи не были уничтожены разом, при звуках воздушной тревоги их выводили из депо и как можно быстрее отправляли в город. Виму пришлось пройти ускоренный курс обучения на водителя трамвая.

В депо ввели специальную ночную смену, обязательную для всех в добавление к обычной работе. По ночам все дежурили по очереди. Шестеро дежурных спали в бетонном бункере с минимальными удобствами – лишь несколько матрасов, брошенных прямо на пол. Если повезет, удавалось проспать всю ночь, но чаще приходилось, рискуя жизнью, выводить трамваи в безопасное место. Если ночных налетов было несколько, рабочим иногда давали выходной, чтобы оправиться от шока и выспаться.

Несмотря на нарастающее напряжение, работа Виму почти что нравилась. Когда звучала сирена, он вскакивал в трамвай и гнал его в темноту по путям. Искры летели от проводов, словно те горели. Начальник каждый раз устраивал ему выговор – ведь подобная езда могла стать ориентиром для самолетов противника.

В бараках, конечно же, постоянно обсуждали ход войны. Они не знали, чему верить, поскольку немцы постоянно говорили разное. Иногда удавалось услышать по радио что-то другое. Но и это не улучшало настроения. Вим чувствовал, что у него все меньше свободы. Как-то он разговорился с одним из своих приятелей по бараку, Клаасом ван Дорном. Клаас вырос близ Роттердама, ему тоже было чуть за двадцать. Он был единственным человеком, с которым Вим открыто говорил о своих тревогах и планах.

Иногда Клаас заговорщически посматривал на Вима.

– Я здесь надолго не задержусь, – уже несколько раз говорил он.

Поначалу Вим считал это пустыми разговорами, но, услышав последние новости о войне, он решил как-нибудь серьезно поговорить с приятелем.

Начальник Вима сидел перед ним. Руки у него дрожали. Сколько Вим его помнил, у того всегда было серое лицо с глубокими морщинами. Но сейчас начальник походил на смертельно бледного зомби. Газы расплавленного олова оказали на него губительное влияние, но дело было не только в этом. Ему сообщили, что его вот-вот отправят на жуткий Восточный фронт. Сначала в учебную часть, а потом на фронт, сражаться с русскими.

Виму было его жаль. В таком состоянии этот человек представлял больше опасности для своих сослуживцев, чем для любого хорошо обученного русского солдата – и явный нервный срыв никак не улучшал ситуацию.

– Когда я уйду… – начал тот, и голос его дрогнул, но он быстро собрался с силами. – Когда я уйду, Вим, ты меня заменишь.

Вим почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Он на такое не рассчитывал. Это означало, что теперь ему придется принимать участие в производственном процессе и дышать ядовитыми газами целый день.

Вим посмотрел на начальника и, не сдержавшись, выпалил:

– Das ist grosse Scheisse. Вот чертово дерьмо!

Начальник кивнул:

– Dieser ganze Krieg ist ja grosse Scheisse. Вся эта война чертово дерьмо.

7

Бегство

Брунсвик – Амстердам, январь 1944 года

– Знаешь, что, Клаас? Они следят за мной, – сказал Вим.

– Что ты говоришь? Кто за тобой следит? – удивился Клаас.

– Начальство. Они уже давно присматривались ко мне, но с тех пор как ушел мой начальник, я в этом уверен. На работе за мной постоянно ходят. Я никуда не могу отойти незамеченным. Когда хочу пойти в депо, охранник спрашивает, куда я направляюсь.

Они сидели в углу своего плохо освещенного барака у самодельного стола на старых стульях. Стол они сколотили из двух козел и досок, а стулья стащили из депо, чтобы хоть немного отдыхать вечерами. Вим обычно здесь не засиживался, предпочитая гулять по городу, но сейчас он хотел поговорить с Клаасом наедине.

Плохие известия от начальника не вселяли оптимизма. Кроме того, его предупредил Вилли, тот старик, который помогал ему заполнять документы сразу по приезде. Вилли симпатизировал Виму. Раз в неделю они пили вместе чай в его маленьком кабинете. Вилли сказал Виму, что его имя включено в список тех, за которыми нужно пристально следить – и на работе, и вне ее. У Вима упало сердце – предчувствие его не обмануло. Вилли не знал, почему за ним следят. Или не хотел знать.

– Клаас, – сказал Вим, – ты говорил, что надолго здесь не задержишься. Ты хотел сбежать?

Клаас молча кивнул.

– Я хочу вернуться в Нидерланды, – сказал Вим. – Я здесь больше не выдержу. Меня здесь все давит. Все неправильно.

Клаас по-прежнему молчал