шумный, заплёванный лифт. Тот же девятый этаж с облупившейся краской. Звонок. Тишина. Кто-то там внизу шумит. Может, покурить в пролёт встать? А вдруг там у неё мама, а вдруг Ёж пришёл?.. Ещё звонок. Короткий, нервный.

Катя (в одной майке) открыла дверь и улыбнулась:

– Привет.

В её взгляде – огонь, самый прелестный на свете огонь. Так горят глаза самоубийцы в последние часы жизни: счастливо-печально, спокойно и вместе с тем таинственно безразлично.

– Привет, – улыбнулся Дима, заходя в Катину квартиру. И этот запах, вдо-о-ох и вы-ы-ы-ыдо-о-о-ох, такой уже родной и привычный. Сколько угодно дайте запахов – я точно скажу, какой из них – сицилийский мандарин. Никогда бы и не подумал, что есть что-то такое в этом запахе. Да и не было бы, если бы не она… В квартире не горел свет.

– Я просто спать очень хотела, – как бы предугадывая вопрос Димы, заметила Катя.

– И сейчас? Хочешь?..

– Да. Разувайся и проходи в дальнюю комнату. – Катя развернулась и медленно исчезла в темноте квартиры. Последнее, что в тот момент увидел Дима, пятка Катиной ступни. У неё очень красивые ноги, особый живописный подъём стопы. Дима снял куртку и положил её на стул рядом со входной дверью. Д-д-д… что-то холодно или мне кажется? В нагрудном кармане лежали презервативы. Нет, наверное, не надо так сразу их брать. А вдруг вообще ничего не будет? Вдруг я ничего не понял? Не прикасаясь больше к куртке, Дима вошёл в темноту большой комнаты и наощупь добрался до дальней.

Катя стояла у окна обнажённая, освещаемая сизым светом вечерней улицы. Едва заметно Дима подошёл к ней сзади, обнял, а потом взял за руку и развернул к себе. Одну её руку он положил себе на грудь, а вторую поднёс к губам и поцеловал.

Потом Дима и Катя упали на кровать и поцеловались.

– У меня есть. В куртке. Принести?

– Иди ко мне, – ответила небрежно Катя.

Её гибкую спину окутывал тихий свет комнаты.

Он слышал у самого уха, как она дышит, приоткрыв рот.

Он приподнимался и видел иссиня-чёрную полоску, проступавшую на её медленно изгибающейся спине.

Они оба тяжело дышали, лежа рядом друг с другом.

Молчали.

Дима лежал на спине, он повернул голову и посмотрел на лицо Кати, тихое и уставшее. Дима аккуратно обнял Катю, она положила голову ему на грудь. Катя трепетно слушала, как бьётся его сердце – так слушают землю, по которой идёт приближающийся враг, несчастье:

– Дим, что бы ты хотел?

Она не успела договорить.

– Тебя хочу!

Катя грустно улыбнулась, её глаза потускнели и стали острее и прекраснее (для него).

Дима дождался, пока она уснёт, а потом незаметно, как ему казалось, встал и вышел на кухню попить воды. Когда он вернулся, то увидел Катю, которая обложилась одеялами и подушками.

– Хочешь в моё гнездо?

– Это самое двусмысленное предложение из всех, что мне делали, – рассмеялся Дима. – Вообще!

Он лёг рядом с ней, и они снова поцеловались.

Мир остановился. И как бы хорошо, чтоб и время остановилось вместе с миром. Чтобы вся эта суета за окном замерла. Нет, испарилась, чтобы этот вечер субботней Москвы, с отголосками её шика и шума из центра, оказался где-то далеко и ненастоящим. Катя положила на Диму ногу, чуть выше бедра Дима нащупал ямку.

– А что это у тебя?

– Ямки. Как на щеках. У кого-то на щеках, а у меня – на ногах.

Захотелось курить. И они приоткрыли окно в комнате и закурили. Он обнимал её сзади и выдыхал дым в открытое окно, и этот дым летел и быстро испарялся.

Чтобы каждую субботу было так: я и она, у окна, смотрим на усталую улицу, где нет почти прохожих уже, а есть только редкие машины. И чёрт с ней, с мансардой на Тверской улице. Не важно, что никогда из окна не будет видно Пушкина. Кажется, я понял, что на самом деле важно.

В соседнем доме в окнах потихоньку выключали свет. Раз – и нет света в окне на третьем этаже. Два – нет в среднем ряду на пятом.

– Как думаешь, кто-нибудь там занимаются любовью? Именно любовью, а не тупо трахается? – интересовалась Катя. – Мне кажется, в этих окнах почти никогда нет таких людей.

– А может, они просто не включают свет и их не видно?

– Ха-ха. Очень смешно.

– Зато нам повезло.

– Да, сейчас это любовь. Я так чувствую. Как ты думаешь, но если они там все трахаются, то трахаются интересно? Ну, там, оргии или ещё что-то?..

– И откуда только у тебя берутся все эти глупости.

– Да ладно, глупости… Мне просто скучно. Ты знаешь, чего хочется? Мне хочется обнимать мир, хочется бежать куда-нибудь на край света, забраться на самую высокую гору и кричать, что люблю мир, весь-весь мир: этот воздух, это солнце, этот ветер…

– И я хочу с тобой.

Она повернулась и посмотрела на Диму серьёзно:

– А мы всё сидим, ждём чего, а чего – непонятно. А я так не могу, мне кажется, что я не живу, а жить я хочу. Жить! Я хочу чувствовать, не дышать только для того, чтобы не задохнуться. Понимаешь? Когда я с тобой, я – одна, со всеми остальными – другая. Я – не та, я – не настоящая, я не дышу. Знаю, что сама – тварь, виновата. Знаю, что все те люди, которые входят в мою жизнь, рано или поздно начинают от меня хотеть одного. Я даю это одно почти сразу, но только для того, чтобы хоть на чуть-чуть задержать их в своей жизни. Такая дура.

– Не выдумывай!

– Может быть, это вас задобрит, может, это даст хоть маленький шанс, что я наконец-то стану счастливой. Знаю, я эгоистка, и из-за того, что делаю, вообще счастья недостойна, но оно нужно мне, нужно, как этот воздух, эти деревья, эта вода. Я просто хочу быть счастливой.

Он посмотрел на неё, чуть выше макушки. Катя, как всегда, растерянно, вопросительно посмотрела на него: «Что там, что там?» Дима ничего не ответил, и она, как всегда, положила на макушку руки, чтобы скрыть что-то, что заметил там вдруг Дима. А он рассмеялся.

– Дурак ты, Дима! Я серьёзно говорю тут, а ты дурачишься.

– Я очень хочу помочь тебе быть счастливой. Но для этого… когда ты скажешь Ежу?

– Я не знаю.

– Ну, а мы теперь как?

– Что «мы»?..

Катя заплакала и спрятала лицо руками, Дима обнял её.

– Сны снятся мне нехорошие, – призналась Катя,