сказал. И всё! – Толик вдруг разозлился: – А она сказала, что будет бороться и что он – передумает. А я не хотел, чтобы тебе было обидно. Я слишком хорошо знаю, каково это.

– Что? – уточнила я.

– Когда тебе нравится кто-то, кто в душу тебе плюёт. – Толик хотел плюнуть на пол, но спохватился. – А вообще, – закончил он, – это не моё дело. Мне без разницы. Ты же помощи не просишь, ничего не рассказываешь. Полинины действия мне хотя бы понятны. И, даже если мы никогда не выясним, кто что украл, она реально пытается сгладить ситуацию. В отличие от некоторых.

Он сунул мне надкусанные сосиски и… ушёл. Вот так – взял и ушёл. И Полину-топ я, конечно, не поборю.

Глава 8. Внезапный час икс

Я стояла в раздевалке с этими дурацкими сосисками и обдумывала глобальное предательство Толика. Теперь они с Полиной-топ, двое умных, без труда вычислят преступника. А я со своим чумовым методом останусь не у дел.

– Привет, – сказали из-за спины. – Это сосиски?

Да, блин! Ну почему?! Я должна была стоять в каком-нибудь платье в горошек, с розами в волосах… Именно так я всегда представляла этот момент. Я иду, например, на дачу. Через цветущее поле. Ветер развевает мою длинную белую юбку, в руках у меня букет из васильков. Нет, из каких-нибудь болотных цветов, оттеняющих мои глаза. И вот навстречу мне он. Тропинка узкая, нам никак не разойтись, так что встреча неизбежна. Он улыбается и говорит…

– А почему ты вся зелёная? Что-нибудь случилось?

Я не знала, на какой вопрос отвечать. Очевидно, что сосиски – это сосиски. А зелёная я, может, потому, что перенервничала?

– Нужны? – Я протянула обе сосиски Андрею Степанову.

Он как-то странно на меня посмотрел, я в ответ пожала плечами. Мне надо было спросить его про толстовку и про пиццы, но вместо этого я брякнула:

– У меня щеночек есть. В смысле Чума.

– Ага, – сказал он, – понятно. Сейчас перемена закончится.

Я молча смотрела, как он достаёт пакетик, заворачивает в него надкусанные Толиком сосиски и убирает в рюкзак. Во мне боролись профессионал и девушка. Профессионал победил:

– Андрей. – Я нахмурилась, подбадривая сама себя. – Из какой помойки ты достал эту толстовку?

Глаза его стали большими, как у оленя. Я поспешно оглянулась – не видит ли Полина-топ, что я снова ломаю кому-то психику.

– Она ведь не твоя, правда? – спросила я зловещим шёпотом.

Его рука потянулась к карману на животе. Он задумчиво пошарил там, судя по всему, не нашёл ничего стоящего, наклонил голову и почесал бровь.

– Возможно, – наконец признал он. – Но это не точно.

– То есть ТЫ не знаешь? – уточнила я.

– Не-а. – Он вдруг засмеялся. – Да какая разница? У тебя правда щеночек есть?

Только я собралась рассказать ему про Чумичку, прозвенел звонок. Мы, как подорванные, понеслись на второй этаж.

– Жа-ан, – позвал Андрей на подходе к классам, – мне надо с тобой пого…

Серьёзно?! Я прошмыгнула на своё место, хлопая себя по уху. Мне не послышалось? Там, за стеной, в соседнем классе, вытаскивает учебники Андрей Степанов. Который хочет со мной поговорить!!!

– Йо-хо! – не сдержалась я.

Полина-топ оглянулась, смерила меня внимательным взглядом и тихонько фыркнула. При этом она картинно повела плечами, смахнув с рукава нежно-розовой блузки невидимую пылинку.

– Ну что же… – Математичка загрузила ноутбук. – К доске пойдёт…

Я опустила голову, уставившись на руки, и… снова не сдержалась:

– Ой-ёй, – пискнула я, разглядывая свою лучшую белую рубашку.

На груди, на пузе, на рукавах… расплывались зелёные пятна.

– Да, Ладыжанская, – подхватила Вера Андреевна, – иди, конечно. Тебе надо исправить тройку.

Я хотела убежать, честно. Но за всю свою нелёгкую жизнь я поняла главное: от себя не убежишь. Вот Чума, к примеру, не пытается себя переделать. Она живёт такой – бестолковой и безбашенной. Сто раз уже застревала в ящике комода и всё равно лезет в него как повёрнутая. Потому что верит в себя. Я вздохнула и распрямила плечи.

В классе захихикали. Вера Андреевна уставилась на меня, словно я нарочно всех веселю. Это было очень обидно. Я достойно выдержала её строгий взгляд и скромно пояснила:

– Я полиняла. – И, видя, что она не вполне верит моей искренности, добавила: – Так бывает.

Класс взвыл от хохота. Я повернулась к нему спиной и молча записала условия задачи из домашки по памяти. Так же молча я настрочила решение и выжидающе замерла с маркером в руке.

– Ты меня удивляешь, Ладыжанская, – сказала Вера Андреевна. – Отлично.

Она явно не хотела раздувать тему с моим полинявшим прикидом. Я всё понимала, мне было её немного жаль. Если бы у меня была такая ученица, как я, я бы тоже постаралась не акцентировать внимание на её внешнем виде. Всё-таки человеческое достоинство в других надо хоть немного беречь. Я кивнула и молча прошла на своё место. А когда поймала изумлённый взгляд Толика Корнеева, едва слышно прошептала:

– Я. Не. Идиотка!

– Я. Знаю, – ответил он тоже одними губами.

Но это ничего не меняло. У меня по-прежнему не было ни одного настоящего друга. Словно в подтверждение моих мыслей, Толик наклонился к Полине-топ и что-то поправил в её тетрадке. О, ну да, взаимовыручка – наше всё.

Я не разговаривала ни с кем до конца уроков. Зато Полина развила бурную деятельность. На оставшихся переменах она куда-то бегала, а в классе постоянно с кем-нибудь шепталась, поматывая головой на меня. Я делала вид, что ничего не замечаю. Тоже мне, великое дело – грязная рубашка. Вот когда я в детском саду на отчётном концерте описалась…

Меня толкнули в спину – последний урок закончился, народ устремился к выходу, как будто объявили гонки без правил до гардероба. Спешить мне сегодня было некуда. Я собиралась дождаться Игорька Лапшина с факультатива по географии. И понаблюдать за ним. Так, для порядка.

Потому что я не зря целый день в классе проторчала, как бы глядя в окно. После второй математики, прежде чем как бы глядеть в окно, я достала шоколадный батончик. Тот самый, который мне от Толика перепал. Только есть мне совсем не хотелось. Поэтому батончик я оставила на парте. И как бы всех игнорила, но на самом деле – нет. Так что, когда пацанва в бегах мою парту толкнула, я видела, куда батончик улетел. И видела, кто его поднял. И… не отдал!

Да, это был Лапшичкин. Вы скажете,