как засиженное кресло-мешок, и мне стоило немалого труда извлечь эту тушу из западни. Когда я, пыхтя, отбросила доску, Лапшин поднял на меня грустные глаза:

– Чего ты хочешь, Ладыжанская?

– Шоколадку давай. – Я протянула ладонь.

Игорёк покорно положил на неё батончик и сглотнул. Я разорвала обёртку и сунула шоколад под нос Игорьку.

– Ешь! – велела я.

– А… ты? – Лапшин испуганно шмыгнул носом.

– Я разрешаю, – твёрдо сказала я. – Лопай!

И на моих глазах Игорёк Лапшин, урча от наслаждения, примерно за две секунды сточил батончик.

Итак, мы не на диете.

– Ты знаешь, да? – спросила я тихо. – Говорят, что я пиццы украла. Токарева и Корнеев уже всем рассказали. Слышал ты такое?

– Ты… будешь… мстить? – Глаза Лапшина забегали.

– Тебе? – Я печально улыбнулась – слишком легко Игорёк раскололся. – Нет, Лапшин, не буду. Я свою беду как-нибудь переживу. А вот зачем ты еду воруешь – это ещё предстоит понять.

Я вспомнила, как Лапшин спалился на простом по сути вопросе: вкусная ли была пицца? Он, бедолага, её действительно не пробовал.

– Так почему НЕ БОЛЬШУЮ?! – потребовала я.

Плечи Лапшина поникли.

– Я бы её… не вынес, – выдавил он. – Я маленькую-то еле-еле…

Это «еле-еле» я взяла на заметку. Но пока разрабатывать не стала, ждала. Человеку надо давать возможность высказаться.

– Я тебе больше ничего не скажу, – воспользовался возможностью Игорёк.

– А я и не спрошу больше ничего, – тут же согласилась я. – Значит, большую пиццу до тебя вынесли? Или ты благородный – призовую не решился взять? А почему не среднюю тогда? Гайка слаба?

Лапшин мучительно топтался передо мной, не решаясь уйти.

– Ты всем расскажешь? – Кровь отхлынула от щёк, пухлые губы задрожали.

Всё же не очень разумно начинать преступную жизнь с лицом Лапшина. Каким образом утаивать информацию, когда твоя мимика – хочешь или нет – вообще не способствует сохранению тайны?

Я не к месту вспомнила, что его воспитывают мама и бабушка. Вот как в такой ситуации всем рассказать? Это же минимум два инфаркта.

– Я тебе не полиция нравов, – проворчала я, глядя ему между глаз. – Я – Жанна Ладыжанская, детектив по призванию. Пробивать тебя мне не заказывали – это моя собственная инициатива. Так что публично изобличать я никого не собираюсь.

Игорёк покрутил шеей и немного расслабился.

– А ты и правда остальные пиццы украла? – с надеждой спросил он.

– Это, Игорёк, не твоя забота, – отрезала я. – Со своими проблемами я разберусь. А вот ты подумай, как будешь дальше жить с сожранной пиццей на совести.

– Да я её не… – Лапшичкин спохватился и хлопнул себя ладонью по губам.

Куда уж красноречивее? Я и без того давно поняла, что пиццу он не ел. Спёр – это да. А есть – не ел. Завязался узлом, наверное. Понюхал, как сегодняшнюю сосиску – и прости-прощай. На лапшинскую совесть мне, в общем-то, было наплевать. Но не до конца.

– Ты, Игорёк, если захочешь чем-нибудь поделиться…

Он дёрнулся, я прищурилась.

Эти его дёрганья красноречиво намекали на неприятности. Лапшин влип в какой-то тухляк. Пока что – пищевой. Но мы же знаем, что в норме аппетиты растут.

– В общем, моё агентство работает круглосуточно, – сказала я. – Обращайся. Всё-таки покажу тебе Чуму. Это очень вдохновляюще – не пожалеешь.

Глава 11. Давай поговорим

Дома мне было не до уроков. Сначала, как профессионал, я села за рабочий стол и конкретизировала задачи:

Пакетик???

Как взять с поличным ТК? И надо ли его брать?

Пузо.

Два инфаркта.

Мусорка!!!

А потом я легла на диван, уставилась в пространство и занялась думаньем. Так сильно я не думала с тех пор, как у меня банка с варёной сгущёнкой на кухне взорвалась. Странно, что потолок не вышибло. Я тогда решала, где взять новую кухню – не такую липкую – или, может быть, нового отца. Или новую голову, когда старую оторвут.

Чумичка устроилась у меня в волосах и нализывала мне лоб. Наверное, она, как Толик Корнеев в детском саду, думала, что я какой-то зверёк. Кстати, Толик прислал сообщение. Два ёмких слова породил Толик.

«Давай поговорим».

Сам пусть с собой разговаривает. И так тошно. Слушать его логические рассуждения – проще сразу удавиться. Не хочу я никому ничего доказывать. Я пиццы не брала – уж я-то знаю. Это, может быть, тупо, но мне хотелось доверия. Чтобы ко мне подходили, как к Андрею Степанову. И говорили: нет, Андрей, в смысле Жанна, мы не считаем тебя воровкой.

Я ведь не сразу с крыльца убежала – ждала. Ну, типа часа икс по-настоящему. Или хотя бы Толика. И не с этим его «давай поговорим», а с чем-нибудь адекватным. Мог он, как человек, знающий меня с пелёнок, сказать, например, «ты, Жанка, молодец, а Полина – дура». Кетчуп она на рюкзаке нашла – подумаешь!

Я вот, по ходу, и сам рюкзак потеряла. Я же его в школе бросила, когда Лапшичкина погнала. Теперь мне не то что кетчуп, чужих кошельков можно с десяток подложить.

Подложить… Кстати, да. Подложить можно что угодно и кому угодно. Хоть бы и сосиски в чужой карман. Если завтра факт кражи сосисок получит широкую огласку, то я полюбуюсь, как Корнеев будет выкручиваться. И спрошу у него: «Ну что, Корнеев, поговорим? Каково быть на моём месте?»

«Мы можем поговорить?» – осторожно настаивал Толик всплывающим сообщением.

«НЕТ! – отрубила я. – Не ищи меня! Придёт день, когда ты заплачешь горючими слезами раскаяния!»

Я отправила свой крик души в цифровую вселенную, и тут меня закоротило. Я цапнула телефон и вгляделась в экран.

– Не-е-е-е-е-е-ет! – Я взревела так, что Чума ломанула на шкаф.

Нет, нет, нет! Я лупила руками подушку, пока вокруг не закружились перья. Дело в том, что я уже много раз лупила её раньше, и она должна была треснуть рано или поздно. Стоило догадаться: если злой рок преследует человека, подушки рвутся в тот же день, когда на белые рубашки линяют зелёные толстовки.

Никакой не глупяческий Толик написал мне второе сообщение. Моя судьба мне его написала! Мой лучший друг. То есть будущий. И что теперь делать?

Впрочем, известно, что. Всякие соплежуи могут годами рассусоливаться в переписке, объясняя, почему сгенерили такой адский кринж. А я – не стесняюсь своих чувств. Я хочу дружить и способна заявить об этом прямо. Так