все вы, живые элементы созидающего разрушения!.. дальше уходите от этой самодовольной сволочи, благочестивой шайки гиен и отзывчивой оравы крокодилов... уходите! убегайте от них, не от насмешек и критики, а от лицемерия и пустословия их!

Великая трущоба! придет конец мукам твоим и настанет день счастья и свободы! засверкает огонь в твоих страшных глазах; злая, жестокая, черная, как само преступление, мысль, как, мрак рассекающая, молния, ударит в твои мозг; в тебе проснется демон, зашевелится зверь, и оскалит он зубы и позовет он великое племя свое, и раздастся подземный хохот, непонятный, таинственный гул и непонятные, таинственные голоса, и, когда ненависть и злоба обдадут вселенную своим ядовитым дыханьем и наполнят ее жаждой отмщения, из этих недр народных, из пор и скважин их, польется, подобно свободно катящейся лаве, всеуничтожающая, всепожирающая и всесокрушающая революционная желчь.

То будет великий день возмездия.

Черные тучи покроют собой небосклон; в густой, зловещий мрак погрузятся дворцы и притоны буржуев; политические выжиги будут беспомощно метаться в стороны. Но их настигнут огненные и кровавые дожди; народная желчь будет разъедать самый мрамор палат. Матери избиваемых политических младенцев, буржуазные Рахили, горько будут оплакивать их и раздирать по ним богатые одежды свои... Гордый, воспрявший духом, Люцифер разорвет тяжелые оковы и сбросит с неба самодура кастрата. Восстанет ад, и воздвигнется великий храм свободе, и жрецы ее будут петь могучую песнь непослушания.

Запоют они песнь свободы, могучую песнь непослушания! веселой, жизнерадостной, сильной мелодией, разряжающейся в целое море нежно вибрирующих эфирных волн, наполняющих вселенную гармонией, докатится до народного океана песнь избавления, спугнет с чела толпы раздумье и заботу и ляжет этим морем ласкающих звуков на сознание ее.

Долго убаюкивали тебя речами своими, успокаивали, утешали хитрые, лукавые создания, меняли шкуру, ехидны, без счету; но яд змеиный заключался в их сладких речах; глаза их выражали лишь ненависть, презрение и плохо скрываемую боязнь.

О! как сладко, в каких заманчивых формах говорили тебе об этом грядущем Эдеме свободы, братства, довольства. И все, решительно все уступали тебе в возможном Эдеме... за эту маленькую власть, за эту нетяжелую для тебя диктатуру.

И, когда ты внимала им и посылала детей на верную смерть, поднималось восстание, свергались троны и целые касты, и, наконец, наступал самый Эдем, но лишь для них... а кости детей твоих становились добычей орлов и шакалов...

Навсегда оставь всех этих господ! убегай от этих сирен! проникнись идеей равенства и духом анархии и восстания, прокляни всякую власть и всякое господство одного над другим, откажись от всяких услуг подозрительной окраски „друзей“ и вечно, неустанно взывай к самодеятельности масс, ибо только тогда наступит тобой желанный день избавления.

Трущоба! ты сама заведи песнь о свободе! тебе не надо наемных певцов; пусть звуки народной свирели, здоровые, полные мелодии звуки, раздаются сильней, и пусть песня твоя коснется чуткого уха борца, приносит ему и радость, и счастье, и радостную весть избавления, чтоб, как только упьется гармонией он, загорелось бы в сердце его это сильное желание свободы, и чтоб страдал он, гордый борец, упиваясь гармонией песни твоей. Отточит он мечи и секиры, созовет он друзей и с друзьями пойдет он бороться за счастье свое, за свободу.

Ты только заведи песнь о свободе и прими все меры, чтоб грозным бурным потоком, и с треском, и с шумом твое восстание разлилось от гор и до гор, чтоб все, на чем лежит печать Хама, Каина и Иуды, ломало, разносило и сокрушало оно, а эти ужасные „пороки“ поднялись на взрощенные в богатых оранжереях буржуазной морали добродетели, — и ты тогда поймешь, что за сволочь все эти социал-гешефтмахеры, все эти Хамы, Каины и Иуды и о чем думали и что имели в виду, когда они, в дни твоей розовой юности, всячески обхаживали тебя.

Накануне великих социальных гроз, спите беспечно лукавые краснобаи, жалкие, презренные дети насилия! Ваше счастье, что вам не понять никогда, какой кровавый пир готовит вам „подлая, преступная чернь“!

Полмира спит теперь; но сон тревожен, —

Его виденья посетили злые...

Убийца встал.........

И к жертве крадется, как привидение

И Макбет ползет. Ужасная ночь! ужасные сцены... То не невинные шалости „революционеров“. То Вальпургиева ночь революции, когда по зову Люцифера слетаются Спартаки, Разины и герои красного башмака на землю. То само восстание Люцифера!

Чернь! злой Макбет! В минуту, когда, разделавшись с своими врагами, ты начнешь поддаваться сладким речам старой лисицы Макдуфа: этих странных твоих друзей, социал-диктаторов, пусть в эту минуту тайный голос скажет тебе:

Макбет! Макбет! берегись Макдуфа!

1

В ответном письме неслужащему дворянину Плеханову „большинство“ вопрошает последнего: не намеревается ли он в борьбе с „тов.“ Лядовым пустить в ход... ни больше, ни меньше, как „трехэтажные афоризмы народной мудрости!“.. Самодержавие Плеханова и К°, искровское православие, а теперь и „народность“ — вот вам три устоя всероссийского централизма!

2

Сей муж, совмещающий в себе два естества: сыщика (секретарь полиции в Рущуке) и социалиста (член Болг. С. Д. Р. П.), давал нагло нелепые и удивительно бессмысленные показания эмигрантской комиссии, созванной для разбора дела Музиля. При собирании „фактов“ он пользовался услугами товарищей по службе... херувимов и серафимов, имеющих отношение к делам внутренней политики. Центр. Ком. Б. П. просил комиссию не публиковать показаний, „дабы не повредить служебной деятельности товарища Топанкова.“ Комиссия вняла просьбе Ц. К.; она решила замолчать факт социалистического сыска, ибо о сыске не пишут, а сыск делают иль прикрывают.