Всю дорогу Александр молчал, держась чуть-чуть на расстоянии, тут же отстранялся, когда автобус встряхивало на ухабах и их прижимало друг к другу. Саша отвернулась к окну и от нечего делать принялась разглядывать улицу. Вдоль проезжей части передвигалась оживленная процессия. Свора уличных собак цепочкой пристроилась к независимо ковыляющей коротконогой суке. Неопрятно рыжей масти, невнятная помесь таксы, овчарки и боксера, сука гордо тащила свое неладное, крепкое тело. Разномастные кобели, среди которых возвышался тощий серый бездомный дог, возбужденно обнюхивали ее, приседая от восторга на задние лапы, ластились, одновременно не спуская ожесточенного взгляда с соперников. Рослый пес больно укусил лысое плечо ближайшего соперника. Завязалась драка. Часть собак осталась участвовать в потасовке, однако наиболее сообразительные бросились преследовать «даму». Сука оглянулась, и Саше показалось, что она самодовольно улыбнулась. «Как у них все просто», — с непонятным сожалением подумала Саша.

Иванов кашлянул, Саша повернулась к нему, но он сосредоточенно смотрел прямо перед собой и, казалось, не заметил обращенного к нему взгляда. Когда Саша снова повернулась к окну, собак уже не было видно. По улице, шатаясь и распахнув пальто, шел нетрезвый мужик, лицо его выражало крайнюю степень приветливости. Он хитро улыбался в небо, делал многозначительные знаки в сторону прохожих, неуклюже вертел в пальцах невидимый плотный мячик, затем ронял его на мостовую и сосредоточенно вглядывался себе под ноги, словно пытаясь его найти.

— Приехали, — незнакомым высоким голосом сказал Александр.

Выходя из автобуса, он учтиво подал Саше руку. Не ожидавшая подобной предупредительности девушка с благодарностью на нее оперлась. Но к несчастью, небольшой Сашин вес оказался чрезмерным для хрупкого Иванова, и вместо проявления манер получился один казус. Кавалер крякнул, напрягши шею и сжав зубы, уши его залила краска смущения. Саша испуганно отдернула руку и выгрузилась сама. Искреннее Сашино смущение, а еще больше недовольство собой растопили ледок недоверия, затянувший горячее инженерово сердце, и усилили прилив галантности. Александр с самым решительным видом взял Сашу за руку и повел по улице, упреждая о приближении каждой выбоины или лужи. Инженер оживал на глазах, снова превращаясь в беспечного поэта.

В дверях серого дома Иванов пропустил Сашу вперед, и несколько лестничных маршей она не могла отделаться от ощущения, что взгляд инженера прочно прикован к ее крестцу. Этаже на третьем Саша не выдержала и легко взбежала на пятый этаж, Иванов принял было игру, но быстро отстал. Напряжение в крестце исчезло.

Пожилая женщина, открывшая дверь квартиры Ивановых, на Бабу-ягу или какое иное страшилище не походила совершенно. Белый кружевной воротник достойно оттенял строгость платья. На несколько увядшем, тщательно припудренном лице выделялись высоко нарисованные брови и учтиво поджатые губки, над верхней игриво темнела большая родинка.

— Мама, — чуть задыхаясь, то ли от волнения, то ли от пробежки по лестнице, проговорил инженер, — это Александра.

Дама кивнула ухоженной головой и протянула наманикюренные руки за Сашиным пальто.

— Проходите, чувствуйте себя как дома… Меня зовут Евгения Мартыновна. Я — мама, — тут она с любовью и нежным упреком посмотрела на сына, — этого юноши, который ни словом не обмолвился, что к нам придут гости.

Саша на всякий случай перехватила пальто в другую руку и вопросительно посмотрела на спутника. Александр покраснел, на переносице у него созрела крупная капля пота и медленно, но решительно поползла вниз. Мать молниеносным движением выхватила надушенный платок и протянула своему оплошавшему «мальчику». Тот нахмурился, но платок взял. Наступило неловкое молчание. Саша взялась за ручку двери.

— Ну что ж вы стоите в дверях, — неожиданно всплеснула руками мать и решительно подтолкнула сына к гостье, — помоги девушке раздеться, а я займусь столом. Не обессудьте, — безупречно поставленным голосом добавила хозяйка, снова обращаясь к Саше, — у нас по-простому…

Поэт оживленно блеснул глазами и заковылял на кухню. Сбитая с толку, Саша пошла за ним.

Вечер прошел неожиданно мило. Умение, с которым Евгения Мартыновна дирижировала событиями, не могло не восхищать. Словно сами собой возникли стол, покрытый белой скатертью, салаты, хрустальные фужеры и пенистое шампанское. Слегка осоловевший Иванов меланхолично терзал гитарные струны. Его напряженная фигура вызывала странную ассоциацию. Поэт напоминал кукушонка, по ошибке подселенного в орлиное гнездо. Ни статью, ни темпераментом прожорливый птенец не походил на родительницу, и видно было, что все ее попытки заставить «отщепенца» вести себя как подобает терпят неудачу. Он многообещающе разевал рог, но вместо гордого клекота оттуда вырывался тоскливый мерный звук, способный усыпить самую ненасытную жажду жизни. Мать требовала от него свершений, но страшилась вытолкнуть из гнезда, предвидя неизбежное падение не приспособленного к жизни существа. Она тенью скользила над плечом взрослой птицы, не сознавая, что подкидыш достиг своего максимального размера и никакие дополнительные усилия не заставят его превратиться в особу царских кровей.

Весна началась для Саши с одного ясного утра, когда в распахнутые окна прорвалось кипучее солнце. Сонная зимняя грязь, отмытая со стекол, уместилась в двух ведрах воды. Саша встала на нагретый солнечными лучами крашеный подоконник и еще раз прошлась по окнам чистой ветошью. Сквозь прозрачные стекла виднелось ослепительно яркое ликующе синее небо. Внизу парила черная оттаявшая земля, разбавленная лоскутками сухого серого асфальта. Бетон, тусклый и безжизненный зимой, ожил под лучами весеннего солнышка, то там, то здесь вспыхивали яркие искорки. Саша улыбнулась. Похоже, лучи небесного светила обладали магическим свойством самые обычные вещи превращать в настоящее чудо!

Неуверенное весеннее тепло напомнило о лете. Саша мечтала о нем всю зиму, почему-то казалось, что вместе с отпуском в ее жизни появится что-то необычайно хорошее, может, даже загадочное. Хотя, если вдуматься, откуда ему взяться-то? Загадочному и необычному? Уже два года Саша проводила отпуск у родителей, помогая с огородом. В этом году мать взяла еще и козу.

Девушка представила себе задний двор, отданный жильцам родительского дома под грядки. Огород был обнесен забором, частично составленным из досок, частично из старых железных сеток от кроватей, а местами ощетинившийся колючей проволокой, намотанной на подгнившие деревянные столбики, врытые в землю отцом и соседом дядей Колей. Так как дело было в воскресенье, а накануне мужики, как водится, «приняли на грудь», работа протекала неимоверно вяло, временами прямо-таки затухая. Солнце бессовестно припекало тяжелые похмельные головы, а попытки укрыться в тени сарая на призывно зеленой прохладной траве вызывали гневные женские окрики из раскрытого окна.

Рыть глубоко у мужиков не было сил, а после долгих препирательств с женами по поводу поллитры, запасливо принесенной дядей Колей под мышкой грязной клетчатой рубахи, им и вовсе показалось занятием до ужаса бессмысленным. Слегка повозившись, они установили столбы как бог на душу положит. В итоге столбы остались стоять эдаким памятником безвинно загубленному воскресенью, больше всего напоминая кривые редкие зубы.