— Попали в точку.

— Вы были совсем молодым, когда мы встретились.

— Мне стукнуло тогда двадцать четыре года.

— И уже капитан. — Л’Эстранж кивнул. — Возможно, этому способствовала ваша учеба?

— Вы куда-то клоните. И полагаю, конечно, скажете, куда именно, если я буду слушать достаточно долго. Но у меня сегодня вечером свидание…

— Я не стану ходить вокруг да около, капитан Танкред. Из монастыря исчезли кое-какие реликвии. Они пропали приблизительно во время вашего пребывания там.

— И вы пытаетесь их вернуть? На благо монастыря Святого Ипполита?

— Скажем так: пытаюсь их найти. И не во имя чьего-либо блага. Ну, разве что вашего.

— Моего?

— Реликвии, о которых я веду речь, представляют собой лишь внутреннюю ценность. Они не сделаны из золота. Стоимость их невелика… они представляют ценность разве что для ордена. Церковь могла бы заплатить за них существенную сумму. Я знаю, что она готова заплатить. Вот почему я здесь и веду с вами беседу. Как изучающий историю, вы думали, что реликвии для вас представляют ценность, но сейчас уже наверняка убедились, что это далеко не так. Они значимы только как святые реликвии. Я готов заплатить вам пятьдесят тысяч долларов.

— Это хорошая сумма, мистер Л’Эстранж.

— Полагаю, что да.

— И если бы я имел их… эти реликвии, я, возможно, поддался бы искушению продать их вам. К несчастью, у меня их нет. Я оставил монастырь тем утром в июне 1944-го точно с теми же вещами, с какими туда и прибыл. Я ничего не взял у братьев. Даже клочка бумаги.

Л’Эстранж надул губы.

— Сдается, вы не случайно упомянули клочок бумаги. Это и есть то, что представляли собой реликвии. Листы бумаги.

— Поймите, Л’Эстранж, или брат Амбросий. Я буду краток. Я ничего не взял из монастыря. Но если вы действительно были там в то время, то знаете, что, после того как я ушел, немцы разгромили и сожгли монастырь. Если пропали какие-то листки бумаги, то более чем вероятно, что они сгорели.

— Я размышлял над этим и отверг такую возможность. Давайте допустим, что немцы обыскали весь монастырь и забрали все, что, по их мнению, представляло хоть какую-то ценность. К несчастью, патруль попал в засаду группы партизан через час после того, как покинул монастырь. Все, кто были в этом патруле, погибли. И ничего не было найдено на их телах… ничего, если говорить о листках бумаги, о которых я сейчас веду речь.

— А вам-то откуда это известно?

— Я был с той группой маки, которая напала на немцев.

— Более вероятно, что вы были одним из немцев, — предположил Танкред.

— Так говорить очень дурно с вашей стороны. Хорошо, я был одним из братьев. Я следил за немцами из леса. Когда они оставили монастырь, то разыскал группу маки, находящуюся в том районе, рассказал им о злодеянии в монастыре. Они атаковали и стерли с лица земли немецкий патруль. — Л’Эстранж смешался. — Я помогал потом обыскивать тела. Ничего не было найдено… никаких реликвий.

— Они могли сгореть в монастыре.

— Как, если были в медном контейнере?

— Медном цилиндре?

— Вы знаете!

— Вовсе нет. Евреи из района Мертвого моря прятали свои письмена в медных цилиндрах, которые обнаружили несколько лет назад. Любой орден, живший в галльском монастыре в тот же самый период, вполне мог использовать идентичные емкости для хранения. Медные цилиндры. Медь в те времена везде была в ходу. А также ее сплавы: латунь и бронза. Железо использовалось гораздо меньше. Мне представляется, Л’Эстранж, что вы обладаете чрезвычайно точной информацией о некоторых вещах и событиях, но поразительно ничего не знаете о других предметах.

— Вот почему я и здесь, капитан. Вы же ученый. Тот самый, в знаниях которого я нуждаюсь.

— Плюс реликвии, которые я, по-вашему, украл.

— И за которые я готов вам заплатить.

— Мистер Л’Эстранж, — отчетливо произнес Танкред, — вы сказали, что страдаете излишним любопытством. Каюсь, я — тоже. После пребывания монахом в течение шести лет не будете ли вы так добры сказать мне, каково это — ощущать себя вором?

Лицо Л’Эстранжа на мгновение перекосилось. Он медленно поднялся со стула:

— Вы стараетесь вывести меня из себя, капитан. Это не сработает. Пусть это было давным-давно, но одному я выучился, пока носил рясу и капюшон, — дисциплине, самодисциплине. Вы не сможете вынудить меня распустить язык… вопреки моим интересам. Возможно, вы еще обо мне услышите. — Не оглядываясь, он прошел мимо Танкреда, открыл дверь и покинул номер.

Танкред подошел к двери, запер ее, затем направился в чулан и достал кожаный коричневый саквояж. Отнес его на кровать, поставил, открыл.

Возможно, саквояж обыскивали, Танкред не мог сказать этого наверняка. Рубашки, нижнее белье и носки у него никогда не хранились в особом порядке.

Он вытащил все это. На самом дне сумки находились шесть книг американского издания «Привет, Цезарь!». Первые три швырнул на кровать, четвертую — открыл.

Перелистал страницы до триста двенадцатой. Следующие несколько страниц не листались. Танкред достал перочинный нож, вставил кончик тонкого лезвия между страницами и провел им до конца. В Лондоне он склеил эти страницы резиновым клеем, а сейчас осторожно разъединял их. Пластиковый конверт все еще находился в вырезанной полости. Танкред извлек его наружу и аккуратно достал из конверта желтый потемневший пергамент. Однако вытащил не до конца, а только на пару дюймов. А пока глядел на него, мысленно вернулся на много лет назад.

К 28 июня 1944 года.

Покинув монастырь, уже в полумиле от обители, продираясь через густой кустарник, Танкред неожиданно услышал приближающийся шум. Он бросился на землю и сквозь листву увидел колонну солдат, прокладывающую путь в густой поросли. Это были немецкие солдаты.

Они двигались в том направлении, откуда Танкред только что пришел, и, несомненно, вышли бы на монастырь траппистов.

Монастырь не прекратил своего существования во время оккупации. Монахам немцы не причинили никакого вреда. Орден наверняка будет существовать и после того, как о немцах и американцах совсем забудут. Обитатели этого монастыря за прошедшие века вдоволь насмотрелись на солдат, нашествия и сражения. А их обитель как стояла, так и стоит.

Когда немцы скрылись из виду, Танкред поднялся на ноги и продолжил путь. Через час он наткнулся на три американских танка, и его едва не подстрелил капрал из Монтаны. И не успел еще Танкред до конца объяснить, кто он такой, как на поляну вырвалось подразделение из пяти танков его родного батальона.

За каких-то полчаса к ним присоединилась еще дюжина танков. Контакт был налажен, сообщения по рации отправлены, и еще до полудня дивизия — вернее, то, что от нее осталось, — перегруппировалась и двинулась вперед.