Собака гавкает за дверью, подбегая,

как только Гая

тыкает в отверстие замка

ключом,

им шевелит и про себя бормочет,

движенья комкая,

сон краткой ночи,

разгоняя.

Гая:

Какой тут всё же грёбаный замок!

То вдруг прокрутится, а то застрянет в повороте.

Сказать хозяину, чтоб заменил. Когда бы смог.

Пабло:

Полно́те,

сеньорита! Помочь позволь, а то шумишь.

Гая:

А, Пабло, ты с той стороны, напротив

двери, и ты не спишь!

В свой выходной? Ну, открывай мне, чёрт!

(Похоже, ключ подох.)

Или ты пил всю ночь?

Опять за старое, что, голову снесло?

Пабло:

Ну что ты, Гая!

Тут такое произошло!

Как рассказать, с чего начать – не знаю.

А ты-то, что

ко мне в такую рань дверной замок ломаешь?

Концерт здесь твой назначен лишь на вечер?

Гая:

Да заскочила, я тут недалече

сегодня помогаю в одном доме. Но на тебе лица почти что

нет!

Пабло:

Я тут давеча

девушку одну нашёл. Она вот спит ещё. Давай пока потише.

Она – мой ангел.

Гая:

А, женщина и Пабло!

Ну привет!

Вновь крыша

съехала твоя.

О, мой романтик! Ей дам два дня,

ну, может быть, неделю, как разбежитесь.

Нашёл? Признайся – спас от беды?

Ну, просто рыцарь-витязь

какой. Пойди, умойся. Кстати, дай стакан воды.

А лучше нет, поставь кофейник,

всего девятый час, расскажешь всё за кофе.

Пабло:

Да ангел. Ну, быть может, фея —

всё мне внове,

я ничего не понимаю – крылья, кожа.

Про твой концерт – всё есть. Вот стулья, Васька приволок,

складные. И микрофон с динамиком от караоке.

И светомузыка на потолок.

Да на фуршет – пирожных.

Он от тебя, похоже, без ума.

Гая:

Хоть программист, но страсти нам не чужды.

Я и сама не против. Он хороший,

опять-таки и при деньгах, что нужно.

Я вижу, всё с концертом на мази.

Ну, расскажи же мне про ангела и фею,

а то бестактно ляпну что-нибудь про нас – она уйдет. Прости,

ты это хочешь, Пабло?

Пабло:

Не вздумай! Она вблизи ещё милее,

чем всё моё о ней воспоминанье.

Я наглядеться не могу!

Смотрю, всё мало!

Она прекрасна, как бывает

рассвет над дальним горизонтом, над холмами.

Я у неё за вдохновение

в долгу.

Гая:

А дальше?

Пабло:

А дальше – я в её присутствии растерян.

То речь бегу,

слова мешая,

как в азарте, то строку

теряю. Мы обсуждаем

лишь необходимость. Как выжить ей,

как говорить на языке людей.

Какие, как ей принимать решенья.

Гая:

Она что, иностранка?

Беженка страданья и лишенья?

Пабло:

Считай, что так. Из стран, которых нет на карте.

Она с небес. Она – прощенье

моему карандашу и ки́стям за весь тот хлам,

который я писал все годы.

За бесталанность, ремесло, гордыню без причин.

Она мой храм,

где купол – небосводом.

Жизнь до неё, которую влачил —

теперь существованье. Как я мог!

Гая:

Мой бог!

Да ты влюблён! Она хоть это видит? Пабло в любви!

Немедленно подай мне сигарету.

Спасибо. Это страсть.

Ты мне не ври,

как выглядит? Особые приметы?

Татуировка, волосы, откуда же она взялась

такая?

Пабло:

Ты не поверишь. Я, сам того не зная,

нарисовал её портрет.

Потом поехал прикупить еды и сигарет.

А возвращаясь, вдруг её нашел.

В заливе, на камнях,

где изредка лишь рыбаки стоят

под вечер,

и то пока их не накроет мгла.

Гая:

Ты что, её нарисовал карандашом

набитым травкой?

Ты шутишь! Или опускаешь нечто.

Ой, чёрт, я кофе пролила!

Пабло:

На, вот, вытри тряпкой.

Я после этого пытался повторить портрет.

Но жалкое подобье.

Не выходит. Извёл холстов и красок весь почти запас.

Гая:

Влюбленный рыцарь, кисточки – не копья.

Перегорит, и всё получится тотчас.

От чувств остынь – и нарисуешь, и слова найдешь для речи.

Она могла найти твои рисунки на помойке?

Немного грима, и подстроенная встреча?

А может, розыгрыш, а ты уже поплыл, нестойкий

перед красотой?

Пабло:

Постой.

Сгущался вечер.

Нет, авто заглохло, и я вышел. Крики птиц, и недалече,

на камнях отлива, фигурка

в пояснице преломилась.

Нет, то не шутка.

Сомненья нет, она явилась

передо мной тогда в вечерний час.

Ты мне не веришь?

Гая:

Верю, но в пляс

любви пока пускаться – упаси.

Не доверяй себе, о Пабло!

Всё. Некогда сидеть, пора.

До вечера.

Не провожай, я выйду тихо. Мои часы,

хоть с батарейками,

но все же встали.

Иль я состарилась,

что хода времени не ощущая, лишь бегаю,

едва работу вдруг подбросят

какую редко.

Да, встали. До сих пор всё восемь,

с теми же копейками.

II.

Бард:

Злодей и одиночество.

Они не разделимы.

Есть в том вселенская усталость

от повтора.

И в зле есть творчество,

хотя не сразу зримо.

Что тонкий мир, что наш твердо —