— Что так? — переспросил Президент недоуменно еще до того, как полковник успел продолжить. Полковник Квон поочередно принимал стойки «вольно» и «смирно», и со стороны казалось, будто он танцевал без партнерши.

— Так точно, это так, господин Президент, — повторил он. — За исключением того, что он пока не может использовать ногу, он сейчас практически здоров.

— Очень хорошо. Ладно, возьми грамоту. Не вставай.

В этот момент преподаватели и студенты, которые больше не могли терпеть постепенно усиливающиеся звуки, начали плакать. Когда Президент подошел ближе, полковник Квон ударил меня кулаком по спине и мысленно приказал: «Сейчас же встань, паршивец!» Только тогда я пришел в себя и рывком поднялся из инвалидной коляски. От неожиданности сильно перепугавшийся Президент и стоявшие рядом с ним телохранители вздрогнули и в нерешительности отступили на шаг назад.

— Это как получилось? — резко произнес Президент, обращаясь к полковнику Квону. — Вы ведь сказали, что он не может ходить?

— Так точно, это так, господин Президент, — неуверенно начал полковник Квон, явно не представляя, что сказать в ответ, но тут же, взяв себя в руки, продолжил: — Я тоже не знаю, как это случилось. Не пойму, как мальчик, который до этого момента не мог ходить, так неожиданно встал… Разве что энергия здоровья Вашего превосходительства подняла на ноги этого больного мальчика!

Закончив свою речь, полковник Квон вдруг молча заплакал. Это словно послужило сигналом, потому что ребята, стоявшие рядом со мной, тоже начали плакать. Зарыдали и телохранители, студенты и их преподаватели, сидевшие за круглыми столами. Что касается телевизионщиков, то они, не желая упустить шанс заснять такой поворот событий, со слезами на глазах продолжали работать с камерами.

Только один человек — Президент — с озадаченным выражением на лице смотрел на меня, а я замер перед ним в нерешительности. Он попросил меня самостоятельно подойти к нему. Конечно, я не был инвалидом, поэтому смог сам прошагать все расстояние до него. В это время все сидевшие за круглыми столами принялись громко хлопать в ладоши.

Дело стало принимать странный оборот. Я получил указания: ни в коем случае не отводить взгляда от Президента. Поэтому я стоял, не обращая ни на что внимания, повернув голову в его сторону. Наверно, в тот миг у меня был вид, как у того еврейского ростовщика, который с раскрытым от удивления ртом и слезами на глазах наблюдал, как Иисус кормит пять тысяч человек пятью буханками хлеба и двумя рыбами.

«Эй, притворщик. Все закончилось», — снова прозвучал в голове голос полковника Квона. Я посмотрел на него. «Быстро повернись к Президенту», — мысленно велел он, глядя на меня. В обычное время он разговаривал раскатистым басом, но сейчас его голос, доносившийся неизвестно откуда, причинял боль, словно по моим мозговым клеткам стучал дятел. «Но почему все плачут?» — недоумевал полковник Квон.

Когда я выходил из президентского дворца после окончания церемонии, толкая инвалидную коляску, на которой приехал, меня по-настоящему интересовало лишь одно: кто же все-таки подумал про Президента «Убийца!»? Я вглядывался в лица студентов, но так и не смог вычислить того, кому принадлежала та мысль.

Полковник Квон, усевшийся в мою коляску, находился в прекрасном расположении духа. Я знал, что его давней мечтой было стать начальником разведуправления. Было ясно, что чудеса, происходившие в Чхонхвадэ в День студента в то самое время, когда по всему городу на улицах проходили акции протеста, немного приблизили его мечту к исполнению. Зная, что в какой-то мере причастен к этому, я чувствовал себя недовольным и грубо толкал коляску, в которой он сидел.

— Все взрослые одинаковы, — ворчал я, задыхаясь от прилагаемых усилий. — Все они лгут и обманывают.

— Будь осторожен в выражениях. Здесь все еще Чхонвадэ. Всегда помни о моих словах. Ты же не хочешь плакать в одиночестве? Так что лучше нам смеяться вместе.

— Есть ли еще в мире такой дурак, как я? — спросил я раздраженно. — Меня постоянно обманывают взрослые, а им солгать проще пареной репы.

— Конечно, я тоже проголодался. Когда мы выйдем отсюда, я свожу тебя пообедать в ресторан, — полковник Квон сделал вид, что не понял моих слов.

— Отец тоже обманывал меня, — сказал я, без особой осторожности нажимая на ручки коляски.

— Как это он тебя обманывал? — поинтересовался полковник Квон, поднимаясь со своего места.

Я ничего не ответил ему.

— А, ты имеешь в виду то лекарство для повышения гемоглобина? — Сказав это, полковник Квон пристально посмотрел на меня. — Если бы ты проглотил его, то умер бы на месте. Так сообщил нам тот человек, хозяин дома, где вы с отцом снимали комнату. Если бы мы не допросили его с пристрастием и не выяснили, что это был за яд и что собирался делать с ним твой замечательный отец, лейтенант или я, по-прежнему пребывая в заблуждении, отнесли бы флакон тебе. Кстати, у хозяина того дома на редкость грязный язык, даже среди людей его типажа я не встречал такого. В любом случае то, что ты проглотил, было фальшивкой, сладким «ядом». Другими словами, таблетками из сахара. Каков был их вкус? Я думаю, приятный. — Полковник Квон засмеялся. — Я был обязан предотвратить твою смерть, ведь это тоже часть моей работы. Тебе следует помнить, что ты еще многое должен сделать, чтобы отблагодарить страну за то, что она спасла тебя.

После того как я узнал, что внутри того флакона с ядом изначально находился цианистый калий, я снова начал видеть сон про отца. Сон всегда был один и тот же: мы с отцом, закрыв лавку с фруктами, едем на грузовике по темной улице. Перед нами, мигая, будто звезды, светят фары автомобилей, несущихся навстречу. Отец ведет грузовик, словно космический звездолет, пересекающий Млечный Путь. И в момент, когда ломается ложка, застывший свет фар ярко освещает нас с отцом. В эту секунду все вокруг замирает, прекращает двигаться. Теперь, уже зная, что сейчас грузовик отца и малотоннажный автомобиль «Бонго» столкнутся, я протягиваю руки, чтобы притянуть отца, но мое тело не двигается.

С тех пор меня начали мучить кошмары. Я хотел крикнуть: «Папа, папа, папа, не умирай! Папа!» — но у меня пропадал голос; я хотел обнять отца, но руки не слушались. Когда, уже проснувшись, но все еще не оправившись от пережитого во сне, я резко открывал глаза, то осознавал, что лежу в темноте один. Все тело покрывалось холодным потом, и ужасное чувство вины, точно мертвые мошки, облепляло меня. Теперь у меня было лишь одно желание: хотя бы еще один раз, даже если и во сне, сжать руку отца и пожелать ему доброго пути.

Зимой 1984 года санитар, ставший моим единственным другом и собеседником, собрался покинуть меня. Предполагалось, что он демобилизуется во второй декаде декабря. Когда он перед последним отпуском в конце года зашел ко мне попрощаться, я рассказал ему о сне, который видел каждую ночь. Он объяснил, что через тот сон моя душа пытается избавиться от груза и навсегда проводить отца в другой мир.

— Уж такие мы существа: встретившись однажды, мы когда-нибудь будем вынуждены навсегда расстаться друг с другом. Но если ты станешь все время вспоминать отца, он, вероятно, никогда не сможет оставить тебя.