Она сошла с ума! Второй раз превзошел все ее ожидания. УВитьки был опыт, и Элла, как и весь двор, знала, откуда этот опыт. Ему едвастукнуло четырнадцать, когда его затащила к себе в постель не слишком молодая,но весьма любвеобильная дама — жена капитана дальнего плавания. Капитан,далекий от идеала женщин — слепоглухонемым он не был, — узнав о том, чтоТамарочка спуталась с четырнадцатилетним пацаном, пришел в ярость, избил женудо полусмерти, но не развелся — это могло повредить его карьере, а переехал сПушкинской куда-то в новый район. Больше Тамарочку никто в их дворе не видел.Но вскоре Витьку арестовали по подозрению в краже. Его мать была уверена, чтоэто дело рук капитана. Короче, Витьке дали три года, и последние полгода ондосиживал уже во взрослой колонии, — Витечка, — спрашивала Элла,глядя в его невозможно красивые и очень любящие глаза, — Витечка, ты ивправду ничего не крал, а?

— А если б крал, ты бы меня меньше любила?

— Нет, наверное, но все-таки…

— Да не крал я, не крал! Вон и на работу меня взяли, ивообще я завязал!

— А с чем завязал, если не крал, а?

— Ну, Элка, тебе бы прокурором быть! — восхищалсяВитька, так и не ответив на ее вопрос.

Она понимала: что-то там все же было. Он никогда ни словомне обмолвился о зоне, а если Элла спрашивала, твердо и неизменно отвечал:

— С этим покончено, Элюня! И вспоминать не хочу!

— Но ты теперь возьмешься за ум?

— Элюня, кончай с нотациями, иди лучше ко мне!

Это и вправду было для нее лучше всего, она совсем не моглабез него жить, но некоторое время, месяца два, им удавалось таить свой безумныйроман от всех. Когда кончились занятия в школе и Элла с бабушкой перебрались надачу в Аркадию, все стало еще проще. Каникулы — святое время!

Утром Элла убегала на пляж, купалась, плавала, загорала, апотом, оставив на пляже свое полотенце и книжку, тихонько смывалась. Вусловленном месте ее уже ждал Витька со своим стареньким мотоциклом, подаркомстаршего, брата, живущего в Ильичевске. И они мчались в крошечный,полуразвалившийся курень на Четырнадцатой станции. Они никак не моглинасытиться друг другом.

А однажды, наврав бабушке с три короба, она уехала с ним наКаролино-Бугаз, туда, где Днестр впадает в Черное море. В будни там пустынно —и вместо тесного, не слишком опрятного куреня к их услугам было море, небо ипесок. И солнце, конечно!

Они загорели дочерна.

— Элюня, — сказал вечером Витька, когда они сиделиу костра, — давай поженимся, а?

— Давай! — легко согласилась Элла. — Но насне распишут! Мне же только пятнадцать.

— Черт, я когда на тебя смотрю, не верю просто.., тытакая… И буфера у тебя как у…

— Не смей так говорить! — оскорбилась вдруг Элла.

— Ладно, прости. Титечки…

— Прекрати!

— Ладно, ты лучше скажи, пойдешь за меня, а? Еслискажешь «да», я знаю, как быть, чтобы нас расписали.

— И как?

— Ребеночка заделать!

— Спятил, да?

— Почему? Все продумано. Заделаем ребеночка, как толькодадут справку о беременности, пойдем получим разрешение, и ты еще успеешьсделать аборт!

— Аборт? — возмутилась Элла.

— А что такого? Это небольно, говорят, бабам даютвеселящий газ — и это кайф! Правда, потом неделю трахаться нельзя… Нокак-нибудь потерпим.

— Мудак! — сказала девочка из приличной семьи.

— Думаешь?

— Уверена!

— Значит, не хочешь замуж?

— Замуж хочу, а аборт не хочу! Давай лучше знаешь каксделаем?

— Ну?

— Расскажем бабушке, все ей объясним, и она позволитнам жить вместе, нерасписанными. А когда мне исполнится восемнадцать,распишемся. По-моему, здорово! У нас большая квартира…

— Ага, так твоя бабка меня и пустила, жди! Я ж для нееуголовник!

— Ты не знаешь мою бабушку! И ты еще будешь ейпомогать!

— Тесто месить, что ли?

— Нет, будешь отвозить на своем мотоцикле заказы!

— Ага, я в кино видал, как в Нью-Йорке какой-то пареньразвозил пиццу в коробках. Кстати, ты когда-нибудь ела пиццу?

— Ага. Бабушка делала по заказу одной тетки, у котороймуж итальянец.

— А что… Может, ты и права… Попробуй!

— Что? Поговорить с бабушкой?

— Ну да, чем черт не шутит… Она ж у тебя и сама вовсюеще гуляет, должна понять молодежь. Значит, ты согласна? Да?

— Да!

— В таком разе закрой глаза.

— Зачем?

— Кому сказано, закрой глаза.

Она закрыла глаза, но сердце отчего-то тревожно забилось.

— А теперь смотри!

Он протягивал ей раскрытую ладонь, а на ладони лежалокольцо. Золотое, с синим камнем в оправе из меленьких стеклышек.

— Это что?

— Сама, что ли, не видишь? Кольцо. Между прочим, нехухры-мухры, а настоящий сапфир с брюликами.

— Откуда? — помертвела она.

— Думаешь, краденое? — усмехнулся он. — Небоись, это еще прабабки моей. Бери, считай, что обручальное!

— Тебе его мама дала?

— Не, мать вообще не в курсах! Это прабабка мне завещала.

— Не ври!

— Да не вру я!

— Нет, врешь! Витька, где ты кольцо взял? Хотя я изнать не хочу! Отнеси его туда, где взял, слышишь?

— А ты чего это раскомандовалась?

— Потому что с вором я жить не желаю!

— Да что ты заладила: «вор», «вор»! Если хочешь знать,кольцо мне и вправду прабабка оставила, отцова бабка, она мать мою на дух непереносила, а когда помирать собралась, своей дочке, моей бабке, сказала: пустькольцо фамильное Витьке достанется, чтоб он своей невесте подарил. А ты:

«вор», «вор»! Если б я кольцо украл, я б его заныкал, а нестал бы тебе дарить, или бы продал Вадьке-часовщику.

— А Вадька что, краденое скупает?

— А ты думала?

— Витечка, ты не врешь? — нежно проворковала Элла,которой смертельно хотелось поверить, что кольцо с сапфиром и брюликами —семейная реликвия.

— Ох, ты меня достала! — Он завалил ее на песок истал целовать. Это было куда убедительнее любых клятв.

МОСКВА

Элла приехала к австрийскому посольству, готовая, стоять вдолгой, нервной очереди, но, к ее удивлению, народу было совсем немного, вдверях выдавали анкеты и стояли лавочки и стол, где можно было эти анкетызаполнить. А внутри веселый седой ветеран то ли войны, то ли компетентныхорганов с прибаутками просматривал документы, откладывая в сторонку то, что ненужно.